Энн смотрела не на снег, а мне в лицо, вся так и светясь от счастья. Я взял ее холодную руку, прижался губами к костяшкам пальцев, прежде чем привлечь к себе ее всю и закутать в шаль, которую очень кстати подала мне Мэгги О'Тул.

– А в Дромахэре вообще снег часто идет? – выдохнула Энн, кажется, боясь спугнуть чудо.

– Практически никогда, – прошептал я. – Но этот год очень щедр на чудеса, не правда ли, Энн Смит?

Она улыбнулась, да так, что у меня дух занялся. В следующее мгновение я уже целовал ее губы, совершенно равнодушный к тому обстоятельству, что у нас полно свидетелей.

– Сдается мне, мистер и миссис Смит, ваш союз самим Господом Богом благословен, – изрек Мик, схватил Оэна в охапку и давай с ним кружиться в ритме вальса.

Старшие О'Тулы отбили чечетку, Джо О'Рейли изящным поклоном пригласил Элинор (она захихикала и согласилась), а Мэйв, из молодых, да ранняя, повисла на суровом Фергюсе, и он не устоял – повел ее в танце по церковному дворику. Даже Бриджид и отец Дарби изобразили по нескольку па. В зимних сумерках на закате года, увенчанные снежными хлопьями, обрученные друг с другом, с зимой, с Рождеством, которое навсегда останется в моем сердце, мы кружились под неслышный мотив.

Сейчас Энн спит, свернувшись калачиком. Она утомлена – мною; я не смею тронуть ее, я могу только смотреть, но в груди моей столько любви, что я, чего доброго, задохнусь, если не встану и не расправлю плечи. Свет лампы касается моей Энн свободно, я бы даже сказал – фривольно: играет на локонах, скользит с округлого бедра к пупку, вызывая во мне нелепую ревность.

Мне кажется, ни один мужчина не любит свою жену так, как я люблю Энн. Может, это и к лучшему, иначе кто бы пошел в поле, пекарню или мастерскую? Все потенциальные работники сутками напролет склонялись бы к ногам своих возлюбленных, игнорируя остальной мир, не имея потребности ни в чем, кроме наслаждения, которое дарит женщина. Поистине, если бы каждый любил, как я люблю, сильный пол стал бы бесполезным полом. А может, я неправ. Может, при таком раскладе мир наконец избавился бы от полномасштабных войн и локальных конфликтов. Может, для воцарения всеобщего благоденствия нужна только любовь – потребность любить самому и быть любимым.

Нашему браку всего несколько часов, да и период ухаживания немногим старше. Я понимаю, прелесть новизны пройдет, реальность вторгнется в нашу любовь очень скоро – глазом моргнуть не успеем. Да в том-то и дело. Меня не новизна завораживает – в самой Энн или в наших чувствах. Я околдован другим – а именно, ощущением, будто мы с Энн были всегда и пребудем вечно, будто наши жизни и наша любовь родились из одного источника, куда и вольются в конце времен, свитые воедино, как нить с пресловутого веретена Мироздания. Мы – древние, как пирамиды. Мы возникли в доисторические времена, ибо так было предначертано.

Перечитал – и рассмеялся: сколько романтизма. Хорошо, что эти записи никому в руки не попадут. Я обычный новобрачный, по уши влюбленный в свою жену; я смотрю на нее, спящую после сеанса страсти, вот в голову и лезет всякая сентиментальная чепуха. Что, если коснуться ее – провести пальцем от ключицы до локтевой впадинки, и дальше, до ладони? Попробую. Восхитительно нежная кожа покрывается мурашками, но Энн продолжает спать. Наблюдаю, зачарованный, как ее тело забывает о моем прикосновении, кожа разглаживается. Возле локтя Энн темнеет свежее пятнышко. Неудивительно: мои руки в чернилах. Странное ощущение – будто я поставил печать умышленно, закрепил Энн за собой навечно. Владей я карандашом и кистью получше, сначала наделал бы отпечатков в самых сладких местечках Энн, а потом написал бы картину – «Чернильная ню».

Вот моя Энн пробуждается, поднимает тяжелые веки, приоткрывает в улыбке припухшие алые губы – и я дышу чаще, я себя не помню. Становлюсь обожателем своей женушки – бесполезным, зато преданным.

Никто никогда не любил женщину так, как я люблю Энн.

– Иди ко мне, Томас, – зовет она, и мне больше не хочется ни писать, ни рисовать, ни даже руки мыть.

ДЕБАТЫ ПО АНГЛО-ИРЛАНДСКОМУ договору возобновились сразу после зимних праздников. Мы с Томасом решили ехать в Дублин, чтобы присутствовать на заседании Дойла. Я предлагала Бриджид отправиться с нами и взять Оэна. Бриджид отказалась.

– У вас это будет вроде как медовый месяц, Энн, другой едва ли выпадет, – произнесла Бриджид. – А мы с Оэном прекрасно дома посидим. Вон О'Тулы с нами.

Немалых трудов стоило умолить Томаса, чтобы не рассказывал Бриджид о Лиаме и его выстреле. Бриджид, несомненно, спросила бы, а что, собственно, я тогда на озере делала; объяснения вызвали бы новые сложности, а в отношениях с Бриджид мне хватало и старых. Вдобавок какой прок, если она узнает: ее сын покушался на убийство. То-то, что никакого.

– Почему ты упрямишься, Энн? Неужели думаешь, что Бриджид способна смягчить сердца своих сыновей, что под ее влиянием они от тебя отстанут? – убеждал Томас.

– Нет, я просто думаю, что Бриджид способна хорошо присматривать за Оэном.

– А собственная безопасность тебя не волнует? – Томас перешел на крик. – Зато меня она волнует! Нельзя быть такой беспечной, Энн! Лиам в тебя стрелял. И Бен тоже, насколько мне известно. Мартин Карриган и злосчастный Броуди мертвы, и я – да простит меня Господь! – рад этому! Теперь остается держать ухо востро только с братьями Галлахер, чтоб им пусто было! Ибо прочие твои враги устранены.

Томас никогда голоса не повышал. Его ярость была для меня в новинку. Онемевшая от потрясения, я таращилась на него, он же взял меня за плечи, прижался лбом к моему лбу. Когда он заговорил, мое имя вырвалось из его уст, как стон.

– Энн, послушай. Я знаю, ты привязалась к Бриджид, но разве эти чувства взаимны? Бриджид обожает своих сыновей, для нее они всегда правы, что бы ни сделали. Она не примет твою сторону, если в конфликте будет замешан Лиам или Бен.

– Что же делать?

– Прежде всего, я скажу ей, чтобы ни Лиам, ни Бен близко не подходили ни к тебе, ни к Оэну.

– Да ведь она решит, что это мои козни! Я окажусь крайней! Ты ее перед выбором поставишь: внук или сыновья.

– Этот выбор, Энн, ей давно уже пора сделать. Лиам с Беном были и остаются неуправляемыми. В отличие от Деклана. В этой семье как в сказке: младший брат и добр, и умен, а старшие – ходячая головная боль.

– Томас… – я замялась и докончила шепотом: – Деклан… бил свою жену?

Томас даже отпрянул.

– Откуда такие подозрения?

– Просто мне Бриджид сказала, понимаю, мол, почему ты – в смысле, Энн – испарилась, как только случай представился. Деклан якобы обижал Энн, да и братья его тоже – от отца своего крутой нрав унаследовали.