вы не были единственным сыном у матери-одиночки.

– Пятым ребенком из семи. Но моя мама настояла, чтобы я стал священником – так что твои терзания мне понятны.

– Вам бы понравилось в Манхассете. Сплошь большие католические семьи.

– Похоже на земной рай.

– Там всего одна улица, со множеством баров. В одном конце главная церковь, Святой Марии, а в другом – самый священный бар.

– Космология, достойная Данте. Может, еще по одной?

Он снова потряс кубиками льда в бокале. Я полез в карман за бумажником. Священник отмахнулся – я угощаю, – и пошел к барной стойке.

Я уже чувствовал, как скотч согревает меня изнутри. Мои ногти, волосы, ресницы – все полнилось скотчем. Интересно, святой отец ничего не подсыпал мне в стакан? Я быстро отогнал от себя эту мысль.

– Знаете, – сказал я ему, когда он вернулся с очередной порцией напитков, – для священника вы говорите на редкость разумные вещи.

Он хлопнул себя по ляжке и зашелся смехом.

– Надо это запомнить! О, и обязательно рассказать об этом другим священникам на конференции!

Он сцепил ладони в замок на затылке и уставился на меня.

– Думаю, мы приняли несколько очень важных решений сегодня вечером, Джей Ди.

– Джей Ар.

– Первое: ты исправишь свои оценки.

– Постараюсь.

– Неутомимое преследование недостижимого совершенства, даже если оно состоит всего лишь в бренчании на старом пианино, единственное придает смысл нашей жизни на этой негостеприимной звезде. Логан Перселл Смит.

– Кто?

– Один очень мудрый человек. Эссеист. Книгочей. Родился задолго до тебя.

– Вы много знаете про книги, святой отец.

– В детстве я много времени сидел в одиночестве.

– А я думал, вы из большой семьи.

– Одиночество никак не связано с тем, сколько людей у тебя вокруг. Так, на чем я остановился? Ах да! Второе: ты будешь писателем. Я с удовольствием буду читать твои статьи в газете. Будешь писать о простых людях и о том, что они делают на этой негостеприимной звезде.

– Даже не знаю. Иногда я пытаюсь высказать, что у меня на душе, но выглядит это так, словно я сожрал энциклопедический словарь и теперь высираю страницы. Ой, извините!

– Вот что я тебе скажу, – перебил меня священник. – Знаешь, почему Господь придумал писателей? Потому что он любит хорошие истории. А на слова ему наплевать. Слова – это лишь завеса, которой мы отгораживаемся от Него и от самих себя. Постарайся не думать о словах. Не стремись писать идеальными предложениями. Их не существует. Писательство – сплошное угадывание. Каждое предложение – загадка, как для читателя, так и для тебя. Вспомни об этом, когда в следующий раз будешь вставлять листок в печатную машинку.

Я вытащил из кармана свой йельский блокнот.

– Вы не против, если я это запишу, святой отец? Я приучаю себя записывать разные вещи, которые мудрые люди мне говорят.

Он ткнул пальцем в блокнот, уже на три четверти исписанный.

– Похоже, недостатка в мудрых собеседниках у тебя нет.

– В основном, тут записано то, что я подслушал в «Публиканах». Так называется бар моего дяди.

– Значит, это правда, что говорят о священниках и барменах.

Он посмотрел в окно.

– Два близких призвания. И те и другие выслушивают исповеди и наливают вино. В Библии тоже рассказывается о публиканах, хотя во времена Иисуса у этого слова был немного другой смысл. «Публиканы и грешники», кажется, так. Считались синонимами.

– Я практически вырос в «Публиканах». Мой дядя и парни из бара присматривали за мной, когда мамы не было рядом.

– А твой отец?

Я перелистнул страницу блокнота и ничего не ответил.

– Ну что же, – сказал священник. – Что же. Тебе повезло встретить такое количество хороших мужчин.

– Да, святой отец. Очень повезло.

– Люди даже не представляют, сколько мужчин требуется, чтобы вырастить одного хорошего мужчину. В следующий раз, когда будешь на Манхэттене, среди всех этих небоскребов, обрати внимание, какое количество народу их строит. Вот столько и надо мужчин, чтобы воспитать одного настоящего, сынок – не меньше, чем для постройки башни.

Глава 25. Синатра

Вдохновение от беседы со святым отцом в поезде испарилось еще быстрее, чем скотч. Зимой 1984-го я вошел в мертвую петлю. Перестал учиться, не ходил на лекции. И, самое опасное, перестал волноваться. Каждое утро я усаживался на подоконник, читал романы, курил и думал про Сидни, а с наступлением выходных надевал пальто и садился на электричку до Нью-Йорка, а потом до «Публиканов», где оставался на два дня, навещая друзей, и возвращался в Йель лишь вечером воскресенья. Мужчины редко спрашивали, почему