Академия обвинила его во лжи, он не ответил — на том и кончилось. На пленарной сессии Прусской академии 11 мая 1933 года Планк заявил, что Эйнштейн — «физик, чьи работы, опубликованные нашей Академией, были столь большим вкладом в физическую науку нашего столетия, что значение его можно сравнить только с достижениями Иоганна Кеплера и Исаака Ньютона…», но выразил сожаление, что «Эйнштейн своим собственным политическим поведением сделал свое присутствие в Академии невозможным».

Проведя несколько дней в городке Мортсел, Эйнштейны поселились в Ле-Кок-сюр-Мер, курорте на Северном море, близ Остенде; местные власти предоставили им виллу и вооруженную охрану. Летом Филипп Франк поехал в Ле-Кок и всех расспрашивал, где живет Эйнштейн, но власти запретили давать кому-либо информацию. Когда Франк наконец нашел виллу, Эльза была уже до смерти напугана сообщением о приближении убийцы или похитителя из Германии. Она очень боялась провокаций, отказывала всем корреспондентам; рассказала Франку о визите человека, якобы бывшего нациста, который хотел продать Эйнштейну какие-то секретные документы. Действительно ли Эйнштейн находился в серьезной опасности? Да. Немецкий антифашист Бертольд Якоб уехал из Германии еще в 1932 году, но это не защитило его от двукратного похищения гестапо в Швейцарии и Португалии, и в конце концов он был убит. Иоганн фон Леерс, нацистский пропагандист, в 1933 году опубликовал книгу «Евреи смотрят на тебя», в которой были помещены фотографии Эйнштейна, Фейхтвангера и других под заголовком «Еще не повешены!».

В Ле-Кок приехали Илзе, Марго с мужем, Дюкас, Майер и Маргарет Лебах. С помощью Кайзера удалось спасти не только архив, но и часть берлинской мебели, которую отправили в Принстон. Дюкас в книге Хофмана приводит ответ Эйнштейна, данный в тот период некоему музыканту из Мюнхена, спрашивавшему, как теперь жить. «Не читайте газет, постарайтесь найти немногих друзей, думающих так же, как Вы, читайте чудесных писателей… Пытайтесь все время представлять, что Вы как бы на Марсе среди чуждых Вам созданий. Подружитесь с животными. И тогда вновь обретете жизнерадостность, и ничто не будет тревожить Вас». Ах, из-за границы легко советовать, да и сам Эйнштейн вряд ли был жизнерадостен в те дни.

Приглашениями его завалили: Париж, Лейден, Мадрид. Вейцман звал в Еврейский университет. Милое бы дело согласиться, но Эйнштейн отказал, сославшись на ссору с Иудой Магнусом. (Один из ученых-евреев, которого хотела приютить Палестина, — Габер: ему тяжело жилось в Европе. Но по дороге в Палестину он умер от разрыва сердца. Эйнштейн писал его семье: «Трагедия немецкого еврея — трагедия неразделенной любви к родине».) 21 апреля он вышел из состава еще одной Академии наук — Баварской. А 10 мая его книги вместе с тысячами других были сожжены под всеобщее ликование в сквере перед Государственной оперой — Геббельс любил подобные шоу.

Он прочел несколько лекций в Брюсселе, съездил в Цюрих повидаться с Эдуардом, привез ему скрипку, играли вместе, сфотографировались, но контакта не вышло, как он докладывал Эльзе. (Увы, неизвестно, пытался ли отец забрать сына в Америку и если да, что тот на это сказал.) Еще письмо Эльзе: «Немецкие коллеги, бывшие друзья даже не приближаются к границе Германии, потому что гнев против меня вышел из-под контроля… уж очень там боятся конкуренции со стороны „башковитых“ евреев. Наша сила обременяет нас больше, чем наша слабость». В июне он поехал в Оксфорд, где состоял в должности приглашенного научного сотрудника в колледже Крайст Черч; в Ливерпуле зарегистрировался уже не немцем, а швейцарцем. 10 июня прочел Спенсеровскую лекцию, говорил о квантовой теории: «Я все еще верю в возможность построить такую модель реальности… которая выражает сами события, а не только вероятности». 20 июня — лекция об ОТО в Глазго. Потом в Лондоне вступил в очередную организацию — Международный комитет спасения, предназначенный обеспечить экстренную помощь беженцам и лицам, страдающим от войн или преследований (эта организация работает до сих пор).

26 июня Эйнштейна избрали членом-корреспондентом Французской академии наук, на 1 июля он был приглашен в Москву — на празднование столетия Института машиностроения. Отказался: в данный момент он опять был антисоветчиком. Из речи, которую он прочел в Комитете друзей Европы: «Сегодня основы достойного существования в опасности. Работают силы, которые пытаются разрушить европейскую традицию свободы, терпимости и достоинства. Опасны гитлеризм, милитаризм и коммунизм, которые, хотя и по-разному, приводят к порабощению личности государством и угрожают ликвидировать терпимость и свободу личности. Без такой свободы не было бы ни Шекспира, ни Гёте, ни Фарадея, ни Пастера. Без нее не было бы ни удобных домов, ни железных дорог, ни телеграфа, ни защиты от эпидемий, никакой культуры. Только люди, которые могут творить свободно, делают жизнь стоящей того, чтобы жить».

Пайс: «Среди всей этой суеты Эйнштейн и Майер ухитрялись все же заниматься физикой и закончили две статьи о полувекторах, которые послали в Голландию для публикации…» По поводу Майера из Принстона так и не дали ответа: не был им нужен Майер, и Эйнштейн пошел на прямой шантаж, угрожая Флекснеру, что примет предложение Мадридского университета. В итоге Майер получил должность «ассистента»; это было единственное назначение такого рода за историю Института перспективных исследований. 20 июля к Эйнштейну обратился бельгийский пацифист Альфред Наон — просил высказаться в поддержку бельгийцев, отказывающихся от военной службы. Эйнштейн долго думал и ответил сразу всем пацифистам 10 сентября в «Нью-Йорк таймс»: «То, что я скажу, крайне удивит вас… Представьте себе оккупацию Бельгии нынешней Германией. Все будет значительно хуже, чем в 1914 году, хотя и тогда было плохо. Вот почему я откровенно говорю вам: если бы я был бельгийцем, я бы в данной ситуации не отказался от военной службы; более того, я бы охотно пошел в армию с верой в то, что помогаю спасению европейской цивилизации. Это не значит, что я отказываюсь от своих прежних принципов. Я искренне надеюсь, что еще наступит такое время, когда отказ от военной службы вновь станет действенным способом служения делу прогресса человечества». Пацифисты обиделись. Но он разослал аналогичные письма всем европейским пацифистским организациям и просил их впредь на него не ссылаться.

По итогам состоявшихся 5 марта 1933 года выборов НСДАП получила исторический максимум: 43,91 процента. У СДПГ — 18,25; у КПГ — 12,32 процента. Поскольку НСДАП так и не набрала абсолютного большинства, то поступила просто: аннулировала мандаты всех коммунистов и половины социал-демократов. 24 марта рейхстаг принял «Закон в целях устранения бедствий народа и государства», коим правительству предоставлялось право издания законов, «в том числе таких, которые могут уклоняться от конституции». 14 июля был издан закон, объявлявший НСДАП единственной партией и вводивший уголовную ответственность за попытку создания других партий. Профсоюзы были запрещены, вместо них создали «Германский трудовой фронт» во главе с нацистом Р. Леем. Но что же делали те 56 процентов немцев, которые не голосовали за НСДАП, ведь их было большинство, почему не боролись? А как? Безоружные, разобщенные? Когда все запрещено, чуть что брякнешь — и в гестапо? Ничего, жили как-то, ворчали на кухнях, по-прежнему в театры ходили, отдыхали в теплых странах, уговаривали себя, что такой идиотский режим не протянет долго…