Они понесут кару за то, что через свои банки доводили людей до нищеты, вырывали хлеб из рук отцов, а матерей вынуждали с детьми на руках бросаться с крыш. Разве в Загребе было мало таких случаев?

Евреи понесут кару и за то, что причиняли другим зло, говорила она Раде, а он кивал, и мрачнел, и говорил, что, возможно, это и так, но Соломон и Ивка просто несчастные люди, как и все другие, и их нужно простить. Он и она не евреи, они были такими же бедняками, как и мы, и потом им повезло с Руфью и они, наконец, зажили хорошо.

Тогда Раде ничего не говорил насчет государственных законов и их соблюдения.

Когда-нибудь она ему это скажет, сейчас не тот момент. Сейчас она лишь смотрела влюбленными глазами, как будто они только вчера вечером познакомились, на него, молодого и статного, в новой и чистой усташской форме.

Радослав Моринь не смог спать той ночью, когда, выполняя свои служебные обязанности на железнодорожной станции Новской, застрелил Грациелу Папо, студентку из Сараева, арестованную во время облавы в Верхнем городе в Загребе. Он спросил логорника Муламуича, что эта бандитка совершила, но логорник ответил, что это государственная тайна, да к тому же ему лучше о таких вещах ничего не знать.

– Страшно себе даже представить, что они могут учинить, – сказал Муламуич и заплакал.

Только что был в прекрасном настроении, утешал и успокаивал Радослава, а сейчас плакал. Это не могло быть без причины. Мужчина не станет плакать просто так, из-за того, что ему в глаз соринка попала.

В слезах Муламуич рассказал ему, что сам он из села неподалеку от Брчко, еще ребенком остался без матери, а его отца убили королевские жандармы, когда он на поезде возвращался из Белграда.

– Не спрашивайте, как и почему его убили, не спрашивайте, – сказал логорник, – но, если бы я вам рассказал, вы бы отлично поняли, какое зло причинила всем нам та бандитка. Не жалейте, что вы ее застрелили. Вы себе и не представляете, скольких невинных вы тем самым спасли и насколько больше места будет завтра в Хорватии для ваших детей.

Так сказал логорник Муламуич, выпил еще одну рюмку ракии и отправился своей дорогой, в Ясеновац. Радослав ему не поверил, подумал, что тот немного съехал с катушек от ракии и что не повезло людям, которых он должен охранять, но вскоре его начала охватывать тихая, смутная ненависть к девушке-бандитке, к той Грациеле Папо из Сараева, которая, как тогда думал Радослав, появилась на железнодорожной станции Новска только для того, чтобы из одного несчастного стрелочника сделать убийцу. Не будь она виновата, не сбежала бы из вагона. Пуля, которая в нее попала, случайно вылетела именно из его пистолета. Не сделай этого Радослав Моринь, выстрелил бы кто-нибудь другой.

Но напрасно он надеялся, что сможет забыть своего первого убитого бандита. Когда стало широко известно, что совершил Моринь, – а известно это стало, разумеется, в тот же день, – о нем гудела вся Новска. Илия Матузич так хвастался своим стрелочником и настолько преувеличивал собственную роль, что еще чуть-чуть и скажет, что это он лично научил Раде стрелять. Хотя было вполне достаточно того, что он дал ему в руки пистолет.

Вскоре, привлеченные этой вестью, прибыли газетчики из Загреба, чтобы написать о невероятном подвиге отважного железнодорожника, который с расстояния в пятьдесят метров прицелился и уничтожил на месте сбежавшего бандита. Правда, в статье, по распоряжению государственного цензора и министра культуры, писателя доктора Будака, студентка Грациела Папо превратилась в Йована Биелобабу, осужденного детоубийцу из Нашича, а Радослав был предупрежден, что ему грозит усташский трибунал, если он когда бы то ни было и кому бы то ни было расскажет об убитой девушке или о ее бегстве из вагона товарного поезда, направлявшегося в Ясеновац.

Так Радослав Моринь прославился, но он не мог дальше работать стрелочником. У него больше не было необходимой концентрации, и он чувствовал себя довольно глупо, когда переводил стрелку или провожал взглядом тронувшийся поезд, потому что знал – на него пялятся сотни любопытных глаз его товарищей по работе, машинистов, кондукторов, полицейских и пассажиров местных направлений, которые отправились в путь только для того, чтобы увидеть человека, хладнокровно пристрелившего из пистолета бандита с расстояния в пятьдесят метров.

И поэтому он решил попытаться вступить в усташи.

Амалии он об этом не говорил, боялся, что она начнет его отговаривать, и поэтому, просто прибыв в Новску для обычного семидневного дежурства, направился к зданию, над которым развевалось знамя, а когда часовой на входе остановил его, сказал, что ищет логорника Муламуича. О человеке с этим именем никто там не слышал, и Радослав так и ушел бы, не сделав дела, если бы не наткнулся на Максима Липовчана, пожилого усатого усташа, который был скорее похож не на военного, а на трубочиста. Максим спросил, зачем ему нужен Муламуич.

– Это мой приятель, – сказал Радослав.

– У Эшрефа, насколько я знаю, нет приятелей.

– Есть, я.

– Ты в этом уверен?

– Да. В той степени, в какой человек может быть уверен в таких вещах.

– Хм, ты смотри, мать твою, да ты мудрец! – изумился Максим.

– Я не мудрец, просто я тебе отвечаю.

– Ладно, можно и так сказать. Но если ты ищешь Эшрефа, то он в Ясеноваце, а не в Новской. Странно, что ты этого не знаешь, если вы приятели.

– А как бы я мог попасть к нему в Ясеноваце?

– Есть два пути, парень. Или если ты усташский офицер, или если ты преступник. Первый путь для тебя закрыт, значит, если ты преступник, остается второй.

Максим посмеивался над Радославом, но было ясно видно, что тот ему симпатичен. Ему было приятно услышать, что Морини из Зеленики, что и сам Радослав вырос в Зеленике, потому что в Боке и в ее окрестностях рождаются самые лучшие и самые крепкие хорваты.

– Это потому, что вас резали, – поучал его усташ Максим. – Потому что хорваты, они как виноград.

Их нужно постоянно подрезать, чтобы они на что-то годились, потому что как только им слишком долго хорошо живется, они расслабляются, разживаются и размножаются, быстро дичают, становятся как яблони-дички и больше ни на что не годятся. Вот поэтому хорватов нужно помаленьку резать и прореживать, а точнее, нужно спускать на них братьев-сербов, чтобы те время от времени немного уменьшали их численность, пропалывали их молодую поросль и освобождали от стариков и старух. Да и женщин