Оливет подсунул дубинку Эдриену под подбородок и вздернул ему голову. В пяти футах от него Престон проделал то же самое со стариком. Плакса пробовал вырываться, но слишком слабо – тонкие ноги волочатся по земле, руки в старческих пятнышках на ручище Престона. Эдриен попытался позвать его по имени, но Оливет посильней вздернул дубинку.

– Спешить не будем.

Престон зажал в кулаке мизинец адвоката, и Эдриен посмотрел на лицо Фэрклота, когда палец сломался. Он знал, насколько это больно, но старик даже не вскрикнул.

Эдриен шумно выдохнул, выдавил:

– Прекрати. Не надо.

Престон взялся за другой палец.

– Я все тебе скажу.

– Знаю, что скажешь!

Хрустнул второй палец, и когда Плакса вскрикнул, Эдриен вскрикнул тоже. Стал лягаться и выворачиваться, но Оливет со всей силы навалился на дубинку, и ночь стала красной, а потом черной. Эдриен, задыхаясь, судорожно шарил у горла скрюченными пальцами, но быстро провалился во тьму.

А когда очнулся, то был уже совсем один там, где упал. Без дубинки у горла. Воздух с хрипом вливался в легкие. Эдриен совершенно не представлял, сколько провалялся без сознания, но похоже, что долго. Десять минут? Больше? В глотке пересохло, липкая кровь на губах. Он перекатился на колени, услышал голоса, поднял взгляд. Оливет с Престоном стояли над старым адвокатом, который бился на земле, закатив до белков оба глаза – пятки барабанят по земле, в уголках рта собралась слюна.

– Да не знаю я, слышь? Не знаю! – Оливет был явно испуган. – Инфаркт, мля? Инсульт?

– Сколько он еще будет так дрыгаться?

– Откуда мне знать?

– Он пугает меня до усрачки! Останови его, сделай что-нибудь!

– Ты чё, издеваешься?

– Не могу больше на это смотреть! – Престон выхватил пистолет, прицелился. – Я убью его прямо сейчас. Богом клянусь, что убью! Башку ему прострелю! Убью на хер!

Щелкнул взводимый курок, и адвокат словно услышал это. Ноги замерли. Руки прекратили дергаться. Старик трижды судорожно вздохнул, и все его тело содрогнулось в последний раз. Эдриен увидел, как это происходит, и молчание за этим последним вздохом захлопнуло дверь перед тринадцатью годами страха и покорности. Ноги по-прежнему ничего не чувствовали, но ему было на это насрать. На жизнь. На смерть. Все, что сейчас имело значение, это лицо Престона и тяжесть его собственных крепко сжатых кулаков. Охранники обернулись, когда он встал, и на миг ни выказали ни малейшего страха. Они считали, что он окончательно сломлен – а как иначе-то? После долгих лет в канализационных трубах и на металлической кровати, все, что они про него когда-либо знали – это вопли и попытки отползти, темные дыры тюрьмы и едва слышное царапанье забытого всеми человека. Он был просто зэком, который предположительно знал какой-то секрет, и они по-прежнему рассматривали его в качестве такового – непростительная ошибка, – поскольку никакого заключенного в душе Эдриена не осталось, и теперь перед ними стоял боец.

– Престон? – Оливет догадался первым, лишь раз глянув на Эдриена и тут же отступив. – Престон?

Но до Престона доходило медленно, и со стволом он тоже оказался не быстр. Он не увидел ярости или ненависти, так что Эдриен открыл горло и выпустил их наружу. По-звериному взвыл, метнувшись вперед, и, хотя Престон ухитрился дважды выстрелить, обе пули ушли далеко вбок. И в тот же миг Эдриен налетел на него, врезав так, что ноги у того оторвались от земли, а сам Престон пролетел шесть футов по воздуху и брякнулся оземь. Пистолет, кружась, отлетел вбок – и остались лишь бой и боец, разлетающиеся во все стороны брызги крови и осколки зубов, когда Эдриен без передышки наносил удар за ударом, а потом догнал Оливета и, как из пушки, влепил и ему тоже.

Бекетт пролез в крошечный проем, и из подбрюшья церкви на него сразу дохнуло чем-то недобрым. В ту же секунду он ощутил над собой всю ее тяжесть. Сто семьдесят лет – вот сколько она уже простояла.

– Ну ладно. – Бекетт протянул руку за спину. – Давайте фонарик.

Кто-то передал ему большой фонарь, и он посветил им вокруг. Коротенькие вертикальные устои из плитняка, деревянные балки толщиной с него самого. Пауки, термитные кучи, ошметки старого мусора… Пространство было обширным, низким и темным, хоть глаз выколи.

– Кто-то был здесь!

В пыли отчетливо вырисовывался сплошной размазанный след, словно тут кто-то протискивался, таща что-то за собой, причем не один раз, а несколько. След огибал первый каменный устой, а затем резко уклонялся к передней части нефа. Массивный Бекетт с трудом поворачивался в тесном пространстве.

Джеймс Рэндольф сгорбился в открытом проеме, вырисовываясь на фоне темно-багрового неба.

– Уверен?

– А что? Хочешь сам убедиться?

– Нет уж, спасибочки! В свои пятьдесят четыре я и без того достаточно близок к вечным мукам. Искать трупы под церковью – это уже слишком.

Бекетт осветил фонариком следы.

– Следы волочения ведут вон туда.

– В той стороне алтарь.

– Это мне уже пришло в голову. – Бекетт опять посветил вокруг. Балки нависали над землей всего фута на два, если не меньше. – Я для такого места малость толстоват. Если вдруг застряну или позову, быстро дуй ко мне.

– Ни в жисть.

Бекетт не понимал, шутит Рэндольф или всерьез. Опять крутанулся, улегся на живот.

– Ладно, тогда просто разыщи Дайера, – сказал он. – Давай его сюда.

После этого остались только Бекетт и темное пространство под церковью. Стараясь держаться подальше от размазанных следов, после первого каменного устоя он пополз вправо – земля и мелкие камешки впивались в локти, губили ботинки. Но ничего из этого не откладывалось в голове, поскольку футов через пятьдесят он стал ощущать такой же религиозный страх, что и Рэндольф. Скольких людей сочетали браком, крестили и отпевали в церкви у него над головой? Многие тысячи за долгие годы, и все это время это темное, замусоренное и абсолютно лишенное всякой красоты и торжественности место находилось прямо под ними, словно чумазый зольник под ярко пылающей печной топкой.

Бекетт протиснулся под очередной балкой.

Насколько он уже продвинулся? На семнадцать футов? На восемнадцать?

Остановился там, где один из устоев рассыпался, и балки пола немного провисли. Пространства оставалось где-то с фут, так что пришлось двинуться в обход. Но даже тогда дерево скребло его по плечам и по макушке. Вдохнув пыли, он поперхнулся, а когда пролез на другую сторону, увидел могилы.

– Ни хе… Господи!

Бекетт опять перекрестился, ощутив такого рода холодок, который испытываешь всего раз или два в жизни. Невысокие холмики были едва различимы на фоне остальной неровной земли, но из пяти из них проглядывали кости. Кости пальцев, подумалось ему. Свод черепа. Могилы располагались узким полукругом вокруг примятого углубления в земле – достаточно большого, чтобы вместить взрослого мужчину, свернувшегося калачиком на боку.