– Имя-фамилия, возраст?

– Фэрклот Джонс. Восемьдесят девять, вроде. – Двери разъехались по сторонам. Каталка заклацала, когда они закатили его внутрь. – Не знаю его ближайших родственников или вообще с кем связываться в экстренных случаях.

– Аллергия? Какие лекарства сейчас принимает?

– Не знаю. Не в курсе.

– Мне нужны подробности о том, что случилось.

Врач вел себя спокойно и уверенно, Элизабет – наоборот.

– По-моему, его пытали.

– Пытали? Каким образом?

– Не знаю. Простите.

Шагая рядом с позвякивающей каталкой, врач что-то царапал в блокноте.

– Ну а вы?..

– Никто. – Они остановились перед вторыми раздвижными дверями. – Я ему никто.

Он не стал выяснять. Предстояло много чего сделать, было слишком много причин, по каким человек такого возраста мог умереть.

– В четвертую смотровую! – крикнул врач.

Элизабет лишь проводила их взглядом.

Вернувшись к машине, она пролезла за руль и ощутила, как медсестры смотрят ей вслед. Доктор, может, ее и не узнал, но вот остальные точно узнали. Это тоже попадет в газеты? «Ангел смерти». Подвергнутый пыткам адвокат. На миг это ее встревожило, но только на миг. Она вылезла из машины и опять зашла внутрь, обратившись к первой же медсестре у ближайшей регистрационной стойки.

– Мне нужно позвонить.

Медсестра, явно в ужасе, лишь ткнула пальцем.

Элизабет пересекла лоснящийся пол и сняла трубку с общего бесплатного телефона. Ее первым побуждением было позвонить Бекетту, но тот был на ферме Эдриена – она это знала. Так что вместо этого набрала номер Рэндольфа.

– Джеймс, это Лиз. – Обвела глазами дежурную медсестру и больничных охранников, которые, похоже, столь же нервничали. – Выкладывай, что происходит. Выкладывай абсолютно все.

* * *

Джеймс Рэндольф никогда не был ни мямлей, ни тормозом. Телефонный разговор занял меньше минуты, так что, когда Элизабет направилась на Бремблери-роуд, то уже знала про мрачное, темное подбрюшье церкви своего отца абсолютно все, что знал и Рэндольф. Это буквально перевернуло весь мир вверх ногами.

Новые жертвы, связанные одной и той же смертью.

Новые мертвые тела в том месте, в котором она научилась молиться.

Она увидела все, словно сама побывала там, но последние слова Рэндольфа нагнали на нее еще бо́льшую жуть.

«Весь мир ищет его, Лиз».

«Все, блин, до последнего постового».

Речь шла про Эдриена, естественно. Новые тела на алтаре. Еще девять под церковью. Элизабет пришлось еще раз спросить себя, насколько она ему доверяет. Она твердила себе: да что за вопрос – он по-прежнему тот же самый человек, и ничего на самом деле не изменилось. Но, закрыв глаза, тут же видела лицо Престона и гадала, не молил ли тот хотя бы раз о пощаде.

«Все, блин, до последнего постового…»

Свернув на Бремблери-роуд, Элизабет убедилась, что пистолет по-прежнему рядом с ней на пассажирском сиденье. Пусть и не табельный «Глок», привычный и пристрелянный, но, когда она подъехала к старой бензоколонке и выбралась из машины, пистолет был при ней. Она твердила себе, что это простая мера предосторожности, но все же предохранитель будто сам собой сдвинулся под пальцем. Впереди – лишь тишина и темнота, неподвижные деревья и кусты, а еще серый автомобиль, почти полностью растворившийся в ночи на задах парковки. Эта автозаправочная станция считалась старой, даже когда Элизабет была еще ребенком, а теперь казалась чем-то просто-таки древним – чумазый куб на пустынной дороге, забытая всеми отметина на карте, пропахшая химикалиями, ржавчиной и гниющим деревом. Элизабет понимала, почему Эдриен выбрал ее, но подумала, что если дело дойдет до того, чтобы умереть, то старая бензоколонка ничуть не хуже любого другого места, какие ей довелось видеть. Может, она откроется с утра, а может, и нет. Может, тело останется лежать возле нее навсегда, а времена года будут сменять друг друга, пока кости и бетон не будут выглядеть просто очередной выщербиной на растрескавшемся тротуаре. Именно так это место и ощущалось. Словно бы тут в любой момент могло произойти что-то плохое. Как будто это наверняка произойдет.

– Эдриен?

Элизабет шагнула через осколки вдребезги разбитого стекла и валяющийся среди них кирпич туда, где сквозь щелку в одной из проржавевших дверей просачивалась узкая полоска света. Рядом увидела фомку и перекореженный металл. Замок был сломан.

– Эй!

Никто не ответил, но она услышала из-за двери шум льющейся воды. Открыв ее, увидела единственную лампочку над замызганной раковиной и металлическим зеркалом. Эдриен склонился над заляпанным фаянсом – мыл руки, с которых стекала красная вода. Костяшки у него опухли и были разбиты, и Элизабет ощутила, как ее желудок выворачивается наизнанку, когда он выковырял из-под кожи обломок зуба и бросил в раковину.

– Вот что тюрьма делает… Не я…

Она посмотрела, как он опять втирает мыло в порезы и попыталась поставить себя на его место. Как бы она сама дралась, если б каждый раз приходилось драться до смерти?

– Плакса не заслуживал того, что с ним произошло, – произнесла Элизабет.

– Знаю.

– Ты мог это остановить?

– Ты думаешь, я не пытался? – Он смотрел на нее в зеркало, и его лицо расплывалось на захватанном металле. – Он жив?

– Был жив, когда я его оставила.

Эдриен отвернулся, и ей показалось, что она различила в его лице что-то мягкое. Может, всего лишь намек. Проблеск.

– Что они от тебя хотели? Эти охранники?

– Ничего, о чем тебе стоило бы беспокоиться.

– Это не ответ.

– Это мои личные дела.

– А если Плакса умрет? Это тоже личное?

Он выпрямился и повернулся, и Элизабет впервые ощутила реальный страх. Нацеленные на нее глаза были такими карими, что казались совершенно черными, – такими глубокими, что за ними могла таиться полная пустота.

– Ты собираешься меня застрелить?

Элизабет опустила взгляд на забытый в руке пистолет. Он был направлен ему в грудь; палец не на спусковом крючке, но близко. Она сунула его за пояс.

– Нет, я не собираюсь в тебя стрелять.

– Тогда могу я немного побыть один?

Элизабет немного подумала, а потом решила уступить. Станет она ему помогать или нет – она и сама на самом деле не знала. Но время было неподходящим для того, чтобы копаться в себе или строить какие-то планы. Плакса умирал или уже умер, и как бы она ни желала знать, что у Эдриена на сердце, то, чего ей сейчас действительно хотелось, – это просто дышать, опять оказаться одной и горевать о том, что осталось в детстве.