Сэди улыбнулась, надеясь, что улыбка вышла обнадеживающей и уверенной.

– Во время поисков вы наверняка найдете много чего разного. Я полагаюсь на вашу сдержанность. У нас у всех есть секреты, которыми мы не хотим делиться, не так ли?

Сэди поняла, что ее вежливо шантажируют.

– Можете мне доверять.

– Я очень хорошо разбираюсь в людях, детектив Спэрроу, и уверена, что могу. Вы готовы отстаивать свои убеждения и не идете на компромиссы. Мне всегда нравилась в людях эта черта. Я хочу знать, что произошло той ночью. Я не люблю выражение «подвести черту», закрытый финал хорош в литературе, но довольно глупо ждать его в нашем обширном мире. И все же, думаю, не надо объяснять, как много для меня значат ответы.

Элис взяла связку ключей с маленького столика, повертела и протянула Сэди.

– Вот, ключи от Лоэннета. Разрешаю искать везде, где вы сочтете нужным.

Сэди торжественно приняла ключи.

– Если там есть что искать…

– Вы обязательно найдете. А теперь, если у вас больше нет вопросов, думаю, мы закончили.

Сэди поняла, что ее вежливо просят уйти. Впрочем, пока Элис рассказывала об отцовском дневнике и привычке матери писать письма, ей в голову пришла одна мысль. Похоже, Элис уверена, что Сэди найдет необходимые доказательства того, что отец причастен к смерти Тео, в этих бумагах, но тогда и Элеонор Эдевейн, которая знала о психической травме мужа, должна была их увидеть.

– Как вы думаете… ваша мать знала?

Элис и глазом не повела.

– Думаю, да.

– Но… почему она не рассказала полиции? После того, что он наделал?..

– Отец болел. Умышленно он бы никогда так не поступил.

– А ребенок!..

– У мамы был своеобразный взгляд на мораль и справедливость. Полагаю, она считала, что получила по заслугам и сама виновата в своем горе.

– Почему вы так решили?

Элис сидела прямо и неподвижно, как статуя.

– Был один человек, который какое-то время работал в Лоэннете. Его звали Мунро.

– Бенджамин Мунро, да, я знаю. Вы были в него влюблены.

Похоже, самообладание Элис чуть дрогнуло.

– Надо же! Вы неплохо подготовились!

– Просто делаю свою работу.

– Что ж, в данном случае вы ошиблись. – Элис подняла плечо, и острая кость выступила под шелковой блузкой цвета слоновой кости. – Возможно, я и испытывала подростковую влюбленность, но не больше. Вы же знаете, как быстро влюбляешься в юности.

Элис произнесла это таким тоном, что Сэди задумалась: а не известно ли ей о ее подростковом увлечении? О компанейском парне с блестящей машиной, от улыбки которого у Сэди подгибались колени?

– Бенджамин Мунро ушел из Лоэннета как раз перед тем, как пропал Тео.

– Да, у него закончился контракт.

– К пропаже Тео Мунро не имел никакого отношения.

– В бытовом смысле – нет.

Сэди устала от загадок.

– Тогда я не понимаю, зачем мы вообще о нем говорим.

Элис выпятила подбородок.

– Вы спрашивали, почему мама чувствовала себя виноватой в том, что случилось с Тео. За неделю до Иванова дня моя старшая сестра Дебора рассказала отцу нечто такое, от чего он впал в ужасное состояние. Я выяснила это только недавно. По-видимому, у моей матери был роман с Бенджамином Мунро.

Корнуолл, 1931 г.

Второй раз Элеонор влюбилась в тридцать шесть лет. Нет, речь не шла о любви с первого взгляда, как когда-то с Энтони; в тысяча девятьсот тридцать первом году она сильно отличалась от той девочки, которой была двадцать лет назад. Но у любви много цветов, и это произошло так: дождливый Лондон, врач на Харли-стрит, чай в «Либерти», море черных зонтов, многолюдный вокзал, тускло-желтое сиденье в холодном вагоне.

Раздался свисток. Поезд отправлялся точно по расписанию. Элеонор глядела в окно на пути, черные от сажи и копоти, и даже толком не заметила, как молодой человек запрыгнул в вагон и занял место напротив. Она увидела его отражение в стекле – молодой, лет на десять моложе самой Элеонор. Он сказал своему соседу, что ему повезло: в последнюю минуту успел купить билет, который кто-то сдал. Элис отметила, что у незнакомца приятный голос, и больше не обращала на него внимания.

Поезд в клубах дыма отъехал от станции. Дождь усилился, ручьями бежал по стеклу, и все снаружи словно растворилось. Пока Лондон сменялся пригородами, Элеонор прокручивала в памяти встречу с доктором Хаймером и думала, не слишком ли много она рассказала. Чопорная маленькая машинистка в углу, которая усердно печатала на своей машинке все, что говорила Элеонор, уже тогда вызывала неприятные чувства, сейчас же от мысли о ней Элеонор замутило. Она знала, как важно быть честной с врачами, дословно передавать слова Энтони и рассказывать о всех его поступках, тем не менее, когда Элеонор мысленно строила фразы, когда слышала собственные слова, ее не покидало тяжелое, болезненное ощущение, что она предала своего мужа, которого поклялась защищать.

Энтони ведь гораздо больше, чем симптомы, которые его мучают! Элеонор хотелось донести до доктора, как добр Энтони с девочками, каким веселым, красивым и целеустремленным он был, когда они познакомились, и как несправедливо, что войне позволено опустошить человека, разодрать полотно его жизни, не оставив ничего, кроме обрывков мечты. Но что бы Элеонор ни говорила, доктор не понимал, что она любит своего мужа и хочет его спасти, как когда-то он спас ее. Ей хотелось, чтобы доктор освободил ее, исправил ее ошибки… А он сидел, солидный, в сером костюме и очках в проволочной оправе, важно кивал, прижимая к губам ручку, и время от времени что-то черкал на полях блокнота. Слова Элеонор превращались в бусины и скатывались с напомаженных волос врача, как капли воды с утиной спинки, и все это время в сдержанной больничной тишине кабинета раздавался укоризненный цокот клавиш печатной машинки.

Элеонор не осознавала, что плачет, пока молодой человек напротив не протянул ей свой носовой платок. Она удивленно подняла голову и увидела, что вагон опустел, кроме них осталась только пожилая женщина, которая сидела на краю скамьи у самого выхода. Элеонор так задумалась, что не заметила, как во время пути поезд останавливался на станциях.

Она взяла платок и вытерла глаза. Элеонор смутилась, более того, рассердилась на себя: надо же, опустилась до того, что рыдает в поезде и ее жалеют незнакомые люди! Она заметила с неприятным чувством, что пожилая дама у двери бросает на них любопытные взгляды поверх вязания, видимо, решив, что принятый платок свидетельствует о некоей близости.

– Нет, – сказал молодой человек, когда Элеонор попыталась вернуть платок. – Пусть будет у вас.

Он не стал расспрашивать Элеонор о ее горестях, а сама она ничего не стала рассказывать. Молодой человек вежливо улыбнулся и занялся своим делом.