Быстро темнело, и с каждой минутой Элеонор тревожилась все больше. Эдвина наверняка испугается. Дома в грозу старая собака всегда забиралась на свою лежанку за шторой в библиотеке, поджимала хвост, закрывала глаза лапами и ждала худшего.

Над долиной прогремел оглушительный раскат грома, и последний клочок ясного неба затянула неспокойная мгла. Элеонор, не медля, перелезла через калитку-вертушку и пошла через соседнее поле. Яркая молния разорвала небо, закружил порывистый ветер. Когда упали первые тяжелые капли, Элеонор сложила ладони рупором и позвала еще раз: «Эдвина!», но ее голос унесло грозой.

В считаные минуты Элеонор вымокла до нитки. Мокрое платье липло к ногам, и пришлось щуриться, чтобы хоть что-то разглядеть сквозь густую пелену дождя. Неподалеку с громким треском ударила молния, и Элеонор вдруг охватил необычайный восторг, хотя она и беспокоилась за Эдвину. Гроза, чувство опасности, проливной дождь – все переплелось и смыло маску добропорядочной матери семейства. Она снова стала Элеонор Искательницей Приключений. Стала свободной.

Элеонор добралась до вершины холма и увидела, что внизу у ручья стоит маленькая цыганская кибитка темно-красного цвета с поблекшими желтыми колесами. Элеонор сразу поняла, чья это кибитка, и с дрожью узнавания пошла вниз. Кибитка стояла пустая, окна зарывали выцветшие занавески. Выглядела она довольно ветхой, но под слоем старой облупившейся краски Элеонор обнаружила следы цветочного орнамента. Ей вдруг стало интересно, где сейчас ее мимолетный знакомый. Каково это – жить кочевой жизнью? Путешествовать, исследовать, исчезать? Элеонор завидовала его свободе и почему-то злилась. Глупо, конечно, ведь он ей ничего не должен. А если она чувствует, будто ее предали, так это все из-за того, что она себе навыдумывала.

Элеонор уже почти дошла до ручья и думала, стоит ли идти по нему прямо до Лоэннета или лучше перебраться на ту сторону, как вдруг взглянула на кибитку и замерла. К двери вело несколько маленьких ступенек, и на самой верхней сидела совершенно сухая Эдвина. Элеонор рассмеялась.

– Ах ты ж моя умница! Сидишь здесь сухая, а я промокла насквозь!

У Элеонор словно камень с души свалился. Она поднялась по ступенькам, села на корточки и обхватила морду старого ретривера ладонями.

– Как же ты меня напугала! А я думала, что ты где-то застряла. Ты не поранилась?

Она осмотрела лапы собаки и только потом сообразила, что приступок довольно высокий и непонятно, как на нем оказалась Эдвина.

– Как ты сюда залезла?

Элеонор не заметила, как дверь кибитки открылась.

– Я ей помог, – произнес Мунро. – Услышал, как она залезла под кибитку, и решил, что здесь ей будет удобнее. – Спутанные темные волосы молодого человека намокли, а из одежды на нем были лишь штаны да нижняя рубаха. – Войти отказалась – наверное, ждала вас.

От потрясения Элеонор не знала, что сказать. Он должен был уехать, работать где-нибудь в другом месте. И почта – письма от близких ему людей – должна приходить на новый адрес. Однако кроме потрясения было еще кое-что, похожее на дежавю, только гораздо сильнее. Необъяснимое чувство, возможно, вызванное грозой и сегодняшним странным днем. Он здесь потому, что она его околдовала. Все их встречи были предопределены и вели сюда, к этой минуте. Элеонор не знала, что делать. Слов тоже не было. Она посмотрела через плечо. Настоящая буря. Элеонор казалось, что она сейчас на ничейной территории, ни здесь, ни там, застряла на узеньком мостике между двумя мирами.

– Я как раз собирался развести огонь, – сказал Мунро, и мостик обвалился. – Может, зайдете и переждете грозу?

Лондон, 2003 г.

Сэди Спэрроу ушла с ключами от Лоэннета в сумочке, а Элис вышла в сад за домом. День клонился к вечеру, и вместе с сумерками в саду воцарилась меланхолическая тишина. Элис прошлась по заросшей кирпичной дорожке, подмечая, что нужно сделать в ближайшие несколько недель. Как оказалось, довольно много. Элис предпочитала сад с ярко выраженным характером, но индивидуальность и хаос – разные вещи. Беда в том, что она редко выходит в сад, подумала Элис, а ведь когда-то давно любила бывать на свежем воздухе.

У дорожки буйно разросся звездчатый жасмин. Элис опустилась на корточки, сорвала веточку, вдохнула запах плененного солнечного света, неожиданно для себя расшнуровала туфли. В укромном уголке за камелией стояло изящное железное кресло, и она села, разулась, сняла носки и пошевелила пальцами, наслаждаясь благоухающим воздухом. Припозднившаяся бабочка порхала над кустом роз, и Элис, как всегда, подумала об отце. Сколько она помнила, он всегда был увлеченным ученым-любителем, и ей бы и в голову не пришло, что он мечтает о чем-то другом. Конечно, она знала, что когда-то давно отец изучал медицину и хотел посвятить ей жизнь, однако прошлые мечты и чаяния родителей обретаются в мире, далеком от яркого и рельефного настоящего детей. Только сейчас Элис начала понимать, что отняла у него война. Вспомнились обрывки разговоров, как ворчал и ругался отец на трясущиеся руки, как порой не мог сосредоточиться, как тренировал память, пытаясь привести мысли в порядок.

Элис поелозила пятками по теплым кирпичам, чувствуя каждый камешек, каждый примятый цветок. Сейчас у нее чувствительная кожа, не то что в детстве, когда пятки грубели от беготни босиком. Долгими летними месяцами в Лоэннете она и сестры неделями не надевали туфли, которые приходилось искать всякий раз, когда мама объявляла о поездке в город. Как они все трое носились по дому, заглядывали под кровати, искали за дверями, пока, наконец, не находили свою обувку!.. Воспоминание было таким ярким, что Элис могла бы его потрогать.

Она тяжело вздохнула. Вдруг накатила давно подавляемая печаль. Когда мама умерла, оставив ей Дом у озера, Элис спрятала ключи и пообещала себе, что никогда туда не вернется. Впрочем, какая-то ее часть знала, что она передумает и не сдержит обещание. Лоэннет был и будет ее домом. Любимым домом.

Но она так и не передумала, а сейчас, наверное, уже поздно. Она отдала ключи и поручила раскрыть семейную тайну Эдевейнов постороннему человеку, молодой сыщице, целеустремленной, но беспристрастной, с чисто академическим интересом к давнему преступлению. Похоже, уже окончательно Элис признала, что больше не вернется в Лоэннет.

– Хотите джина с тоником?

Питер подошел с хрустальным графином и двумя стаканами. Кубики льда позвякивали как реквизит из пьесы Ноэла Кауарда.[26]

Элис улыбнулась с неожиданным для себя самой облегчением.

– Очень.

Они сели за стол из кованого железа, и Питер разлил джин по стаканам. Лимонно-терпкий, ледяной, как раз то, что нужно. Они с Питером поговорили о саде, и Элис с удовольствием отвлеклась от недавних раздумий. Возможно, Питер заметил ее босые ноги и счел это вопиющим нарушением протокола, но вежливо промолчал. Допив джин с тоником, он встал и придвинул стул к столу.