Шона Доннели стояла на страже – смотрела, не идет ли Агнес, ее маленькие ножки торчали из-под задернутых занавесок. Мышцы ее бледных икр подергивались от предвкушения, и некоторые из присутствующих в комнате мужчин глубоко затягивались и смотрели, как икры ходят то вверх, то вниз, когда она пританцовывает на цыпочках.

На другой стороне комнаты сидели несколько соседей: Брайди, некоторые старшие братья Шоны, Джинти Макклинчи, которая, казалось, загрустила из-за отсутствия алкоголя. Они прослышали про вечеринку и теперь сидели в чистых рубашках и нервничали, сетуя на сухой закон в доме. Они открыто таращились на смиренное братство, которое все еще смущенно рассматривало пол.

Шагги смыл остатки крови с лица. Он оделся, как гангстер сороковых годов, в черную рубашку и широкий яркий галстук. Рубашку он выгладил сам, оставив стрелки на наружном крае рукава, отчего тот стал плоским на вид. Он обходил плененных гостей с бумажными тарелками, на которых лежали груды чеддера и ананасовых долек. Женщины изящными движениями поднимали свои выкуренные наполовину сигареты «Кенситас», словно это была еда, и вежливо отказывались: «Не сейчас, сынок». Он обходил комнату, потом брал вазочку с арахисом или жирными свиными колбасками и отправлялся тем же маршрутом. Чтобы этот услужливый официант не ходил впустую, гости стали брать еду, которой не хотели, и выкладывали из нее пирамидки у себя на коленях. Жир просачивался через материю их лучших брюк и юбок. Они надеялись, что мальчик прекратит свои хождения, и тогда они снова смогут вернуться к мирному созерцанию своих ног. Шагги наслаждался, а воодушевленный вежливостью гостей, он только стал чаще обходить душную комнату.

На столе в углу стояли два завернутых подарка, которые странно смотрелись на огромной столешнице. Не все догадались принести подарки, не все понимали, что они вообще здесь делают. В одном из двух подарков, которые Агнес откроет позднее, был полный комплект «Физических упражнений Джейн Фонды», а в другом – две сотни испанских сигарет, которые были завернуты в упаковочную бумагу для детских подарков.

– Очень мило, правда? – сказала женщина с Дандас-стрит, показывая сигаретой на украшения, которыми увешали полку над электрическим камином.

– Вам нравится? – с искренним удивлением спросил Шагги. Он еще сомневался во всех этих детских плакатиках и розовых девчоночьих шариках, которые повсюду развесили Лик и Шона.

– О, для нее это будет настоящий праздник. – Голос женщины звучал радостно; розацеа на ее щеках придавала ей надутый, девчоночий вид, и мальчику показалось, что ей приходилось немало смеяться в жизни. Шагги спрашивал себя, неужели эта женщина – настоящая алкоголичка.

– Лик на это целый день потратил, – сказал он. – Я никогда не видел его таким возбужденным.

– Неужели? Вы большие молодцы. Я думаю, она будет на седьмом небе, – сказала женщина, засияв.

– Правда? – Он по-прежнему сомневался. – Нет, я знаю маму. Думаю, она рехнется, когда увидит, что Лик приклеил шарики к ее замечательным шкафам. Клейкая лента может повредить лак.

Он снова пошел по комнате с дольками ананаса на палочках.

Мышцы Шоны задергались сильнее.

– Вот она! Вот она! Она пришла! Пришла! – Она выскочила из-за занавесок и задернула их. На ней была короткая юбка и вся косметика, какая нашлась у ее матери. – Теперь все шшшш!

Все устроились поудобнее на скрипучих стульях, а те, кто все это время молчал, приложили палец к губам. Несколько человек примерили улыбку – она непривычно мелькнула на их лицах и исчезла. Лик выключил верхний свет, и комната неожиданно погрузилась в темноту.

Снаружи доносился рокот дизеля черного такси, забирающегося на тротуар, потом мотор заглох. Хлопнули тяжелые двери, открылась калитка. Потом послышался радостный цок-цок-цокот тонких, надменных, высоких каблучков. Стеклянная дверь открылась, и в освещенном коридоре появился женский силуэт. Комната взорвалась от всей души криком «Сюрприз!», оборвав вошедшую на полуслове. Некоторые из гостей постарше затягивались сигаретой в тот момент, когда она вошла, и упустили сигнал, а теперь слабым эхом повторили «Да, вот уж сюрприз так сюрприз, девочка».

Шагги бросился прямо к ней.

– Мама, хочешь ананасную дольку на палочке? Такая вкуснятина!

Агнес прислонилась к дверному косяку, ее руки потянулись к накрашенным губам. Она была одета так, будто собралась на вечерний спектакль в оперном театре, на самом же деле она провела день, играя в «Купи одну, получи одну в подарок» в бинго-зале при отеле «Ритц». Голубые глаза Юджина внимательно изучали обстановку из-за ее плеча. Его суровым взглядом смотрела сама Церковь, и он ничего не мог с собой поделать – высокомерно оглядывал это сборище оборванцев, рассевшихся в комнате. Он вошел, молча кивнул, словно пришел на поминки.

– И что это такое? – спросила Агнес. Ее глаза были широко раскрыты, она оглядывала комнату, пытаясь понять, что все это значит. Она никогда не видела некоторых из этих лиц за пределами зала на Дандас-стрит. Все это сбивало с толку.

– С днем рождения, – сказал Лик.

– Ты это о чем? – Агнес все еще оглядывала комнату.

– Сегодня твой первый день рождения. Мэри-Долл по телефону нас предупредила. Она сказала, что важно отпраздновать год, прошедший на пути к выздоровлению. – Лик сиял от уха до уха. Он показал на миниатюрную шатенку, попыхивающую остатком сигареты. – Ты целый год не брала в рот ни капли.

– Это правда. Лик вел счет, – добавил Шагги.

– Ты вел счет? – спросила Агнес.

– Да, – в один голос ответили оба ее сына. Шагги достал из серванта потрепанный бумажный календарь. Двенадцать страничек под акварельным изображением Базилики Непорочного Зачатия в Лурде. Он пролистал с полдюжины страниц, помеченных крестиками рукой Лика.

Люди стали передвигаться по маленькой комнате, радуясь возможности подняться с жестких стульев. Агнес переходила от лица к лицу, со слезами на глазах принимая их объятия и позволяя поцеловать себя в щеку, выслушивала благословения. Шагги руководил открыванием больших бутылок шипучки, разливал эту липкую жидкость в бумажные стаканчики. Шона всучила ярко-зеленый стаканчик с лаймадом[115] Юджину, и тот уставился на содержимое, словно на диковинку.

– Я никогда не слышала про Питхед раньше, – сказала одна из женщин, посещавших собрания по средам. Мэри-Долл была миниатюрной, похожей на тростинку, словно пьянство истончило ее, как резчик – мягкое дерево. Ее щеки под большими карими глазами провалились, а темные волосы сидели на порченом теле, как парик с чужой головы. Агнес потеряла дар речи, когда узнала, что этой женщине всего двадцать четыре года. Она прижала руку к сердцу и услышала шепот Лиззи: «На свете всегда найдется немало людей, которым еще хуже, чем тебе».

Агнес взяла руку женщины в свои.

– Я молилась о тебе. Есть какие-нибудь