– Ты в трусах или нет? – спросила она.

– Конечно, в трусах, – он фыркнул и сложил руки на груди. – Мы же не в Африке, в отличие от некоторых.

Холодильник был до верха наполнен холодной водой из шланга. Когда он лежал на боку, то представлял собой хаос всевозможных бобышек и отделений для овощей. После удаления полок он превратился в большую ванну, только в два раза глубже, с плоским дном и прямыми стенками. Он медленно погрузился в холодную воду, которая с его погружением стала переливаться через край. Он вскочил на ноги и в панике посмотрел на Агнес.

– Ты мой газон полить собрался? – рассмеялась она.

Шагги согнул ноги и камнем рухнул в холодную воду. Вода с громким всхлипом пролилась через борта холодильника на траву. Под водой мир остановился. Над поверхностью появилось искаженное слоем воды лицо и улыбнулось ему. Клубок злости внутри него исчез, и Шагги пукнул так, что по воде пошли большие пузыри.

Бо́льшую часть дня он просидел в холодильнике, оставаясь там еще долго после того, как его кожа стала похожа на поверхность засохшей каши. Агнес сидела на краю, курила сигареты, пила настоящий холодный чай из кружки, которая прежде вмещала ее тайные запасы выпивки. От воды, переливающейся через край, джинсовая ткань ее шортов стала темно-голубой. Ему нравилось, что она не злилась на него из-за этого.

Она гладила его черные волосы, а он корчил ей гримасы, изображая маленькую рыбку.

– Каким ты станешь мужчиной, когда вырастешь?

– А каким бы ты хотела?

Агнес задумалась ненадолго.

– Спокойным. – Она снова провела рукой по его влажным волосам. – Не таким дерганым, как сейчас.

Его лицо завязалось в задумчивый узел.

– Я не знаю. Я просто хочу быть с тобой. Я хочу увезти тебя куда-нибудь, где мы можем стать совсем новенькими. – Шагги ушел под воду, выплеснув через борт еще одну волну. – Он появился на поверхности, замер, держа рот чуть выше уровня воды. – Ты любишь этого гигантского пряничного человечка? – внезапно спросил он, погружаясь глубже. – Он будет моим новым отцом?

Она не ответила.

– Он из клана Макавенни, а они – свора мерзких ублюдков, – процедила Агнес сквозь зубы.

– Ну не все они плохие.

– Да все, черт бы их драл.

Он расслабился и пустил пузыри, пукнув еще раз. Смешного в этом ничего не было, но они оба попытались рассмеяться.

Она улыбалась-улыбалась, но вдруг тучи затмили ее лицо.

– Это слишком долго продолжалось – ты да я.

Шагги увидел, как ожесточилась линия ее рта. Она глубоко вздохнула, встала, взяла свои сигареты и зажигалку. Она не стала заглядывать в холодильник – посмотрела вдаль, куда уходило коричневатое торфяное поле.

– Это слишком долго продолжалось – ты да я. – Она снова вздохнула. – Неправильно это.

Агнес разорвала конверт, собираясь расплатиться по каталогу. В конверте лежало ее жалованье с заправочной станции. Она протянула ему большую голубую банкноту и разрешила потратить хрустящую пятерку на мороженое. Во всем поселке вскрывались газовые счетчики, подсчитывались бронзовые пенсы, и весь Питхед высыпал на улицы, стараясь успеть занять первое место в очереди за сладким. Грязные и счастливые детишки неслись галопом, домохозяйки спешили забавной спортивной ходьбой вперевалочку.

Фургон мороженщика успел всего раз проиграть «Цветок Шотландии»[108], а уже собралась немалая толпа, грозящая перевернуть машину. Эта большая белая жестянка выглядела так, словно ее смастерили в домашних условиях, сверяясь с детским рисунком фургончика. Машина видела лучшие дни: на бортах красовались дыры, заделанные жестяными заплатами и дощечками, просто привинченными на место пробоин. Фургон высоко стоял на колесах, и дети поднимались на цыпочки, чтобы дотянуться до окна с раздвижным стеклом. Если бы сладости не были выставлены прямо за стеклом, дети бы никогда не увидели, что им предлагается. Джино, хозяину фургона, это нравилось – лучшего места, чтобы заглядывать в девичьи топики, было не придумать.

Шагги встал в конце нервной очереди. Перед ним стояла их соседка сверху Шона Доннелли, младший ребенок Брайди и ее единственная дочка. Она повернулась, подмигнула ему, оттянула свой топик, чтобы показать розовый бантик в серединке ее девчоночьего бюстгальтера. Если у тебя четыре брата, то ты неплохо разбираешься в мужских повадках, а когда ты – единственная девочка, то тебя сам господь посылает к мороженщику Джино. Шона скорчила забавную рожицу квакающей жабы и закатила глаза.

Джинти Маклинчи принадлежала к той возрастной группе, которая покупала мятный шоколад и табачок на самокрутки. У ребят в очереди за ней не было денег, зато они принесли изрядное количество бутылок из-под шипучки стоимостью десять пенсов каждая. Звеня бутылками, они передали их в окно, а потом принялись неторопливо тратить выручку. Жвачка, леденцы на палочке со щербетной пудрой, дешевые шоколадные мышки, розовые зефирные грибочки – все это приобреталось поштучно. Шагги стоял в конце очереди, уперев руки в бока, и молча исправлял подсчеты Джино каждый раз, когда тот намеренно недодавал кому-то сдачу.

Они провели вечер, сидя на диване – смотрели мыльные оперы и заедали их шоколадными батончиками. Съев один, они тут же принимались за следующий – небрежно, радостно постанывая, разрывали блестящие обертки. Ощущение было прекрасное, они словно враз стали миллионерами. Шагги лежал на спине, запихивая шоколад в рот и глядя в лицо матери, которая смотрела телевизор в больших шестиугольных очках. Агнес поедала батончики, начиная с мятной помадной начинки, а на ее лице появлялись осуждающие выражения, отвечающие драматическим событиям на экране. Сью Эллен Юинг[109] была для Агнес ее собственным отражением, но только в кривом зеркале. Она чувствовала сродство с алкоголичкой на экране, и каждый раз, когда Сью напивалась, Агнес цокала языком и говорила Лику: «Ой-ой, ну просто я, правда?» Потом она хихикала сквозь свои зубные протезы, облепленные шоколадом. Фальшивое очарование трагедии Сью Эллен делало героиню чуть ли не примером для подражания. Агнес, обращаясь к экрану, говорила: «Это болезнь, чтоб вы знали» и «Бедняжка ничего не может с собой поделать». Шагги видел, как от притворных эмоций дрожит нижняя губа у актрисы. Все это кино было горой лжи. Куда девалась голова в духовке и дом, полный газа? Где были слезы, и полуодетые дядьки, и сестра, которая больше не вернется домой?

Занавески на окнах были раскрыты, оранжевые фонари зажглись по всему поселку. «Даллас» закончился, и малышня возвращалась с улицы домой. Они съели все шоколадные батончики и сидели теперь молча, чувствуя себя тошнотно и погано и только вполглаза поглядывая на рекламу с