Он проследил за моим взглядом и наконец осмотрелся тоже. Вопреки тому, что мы вошли в древо, когда на небе округлялась ночь, здесь стоял полдень. Солнце светило так ярко, что даже облака не решались подступаться к нему. За нашими спинами рос можжевельник, точь-в-точь такой же, как у шоссе, только противоположный ему во всем, вплоть до расположения гроздей и зазубрин на коре. Несмотря на то что земля под ногами была выжженной и расколотой, как скорлупа грецкого ореха, она плодоносила: вокруг цвела полынь, а пшеница и сливовые деревья уживались по соседству с юккой, кактусы – с дикими тыквами и помидорными грядками. Листва и благоухающие цветы контрастировали с жухлой травой и однотонными скалами. Вся долина была облагорожена, украшена и засажена растениями, но сама деревня… Она не шла ни в какое сравнение с этим.

Я подползла ближе к краю, чтобы разглядеть: поселение – хитросплетение узких улочек с канавками и торговыми шатрами. Здесь и яблоку было негде упасть: домики стояли так плотно, что почти залезали друг на друга, а между ними шныряли разноцветные пятна – люди в пестрых одеждах. Кто-то нес на плечах коромысло с ведрами в кухню, откуда валил столб черного дыма. Дети повизгивали, играя с шелковыми лентами на удивительном цветочном лугу; мычали коровы, и доносилось ржание лошадей. А в воздухе стоял удивительный аромат специй, календулы и отварного риса. Это был уклад жизни ведьм прошлых поколений, смешение культур и абсолютная гармония: несмотря на шум и многолюдство, здесь стоял истинный покой. Каждый, увлеченный своим делом, чувствовал себя в гармонии с собой, и с лиц встречных не сходила приветливая улыбка, когда мы с Коулом спустились с холма, осмелившись показаться.

Каждый, кого мы встречали, махал нам рукой или кланялся, но вскоре поспешно возвращался к делам. Между собой они говорили на языке, который я знала лишь по своему гримуару, – древневаллийском, языке первозданного колдовства. Я внимательно осматривала одноэтажные хижины с резными наличниками: старые, но крепкие и надежные, с массивными перекладинами из цельного дерева и крышей из плетенного хвороста. У многих не было дверей – вместо них развевались полупрозрачные занавески из тюля, а под крыльцом пели музыкальные подвески из связанных косточек игуан и сверкающих минералов.

На ступеньках одного из домов сидел мальчик с копной тонких косичек на голове, затянутых медными бусинами. Он играл с деревянными фигурками животных, вручную выточенных из орешника и разукрашенных смородиновым соком. Фигурки двигались сами собой, прыгая через его колени туда и обратно. Мальчик заливисто смеялся, но замолчал, стоило Коулу приблизиться. Фигурки застыли, безжизненно завалившись на бок. Маленький колдун оглядел странствующего охотника с недоверчивым прищуром и, будто разглядев что-то, расслабился, протягивая ему резного оленя.

– Красивый, – заторможенно улыбнулся Коул, покрутив его в руках и аккуратно поставив на место.

Пожилая женщина с длинными седыми волосами, убранными под тюрбан, что-то пробормотала. Она сидела на пороге дома и, видимо, следила за мальчиком. Ее глаза были закрыты красной повязкой, а сама она не двигалась, выдыхая в воздух клубы пузырящегося янтарного дыма, будто курила невидимый мундштук.

Коул осторожно попятился и, взяв меня под руку, повел дальше, стараясь не оглядываться.

– Они странные, – изрек он, когда мы минули жилую улицу и ступили в сердце поселения с открытой ярмаркой и мастерскими – от мебельной до ювелирной.

– Скорее… самобытные. Никогда не встречала таких ковенов. Посмотри! – Я дернула Коула за пояс штанов, чтобы он повернулся к каменной стене с древними петроглифами, делящей площадь на две половины, – все вокруг, кроме нее, было сделано из дерева. – Это наскальная живопись ковена. Старая традиция… Должно быть, осталась как монумент. Видишь? – Я очертила сорванной травинкой рисунки парада планет и рун – скандинавских, норвежских и даже славянских. – Здесь так много ковенов… Ведьмы со всего мира! И оглянись: у них даже нет электричества!

«Вообще-то электричество у нас есть, просто в праздники Колеса года мы предпочитаем обходиться без него. Это дань уважения прошлому».

Я вздрогнула и, выронив травинку, закрутилась волчком. Голос, хриплый и шелковистый, принадлежал явно не Коулу, но я так и не нашла его источник. Мимо нас брели люди, но никто из них даже не смотрел в нашу сторону. В отличие от улицы с жилыми домами здесь всем было не до этого: тут работали кузнецы и трубочисты, ворочающие мешки и телеги. Они были менее приветливы, но точно так же счастливы. Звенели браслетами, как у Гён, и красовались перьями в волосах.

– Праздник Колеса года… – вспомнила я. – Какое сегодня число, Коул?

– Тридцатое апреля, – растерянно ответил он. – А завтра…

– Майский день… Ох, совсем забыла! Вот что за праздник имела в виду Гён. Сегодня же ночь Белтейна.

«Да, она самая! Прости за вторжение. Я боялась, что вы заблудились. Вам нужно направо. Ага-ага, вон туда!»

– Одри? – встревоженно позвал меня Коул, когда я глянула за угол мельницы и обнаружила там нечто, похожее на шатер.

– Кажется, нас уже ждут.

Мы прошли несколько метров, озираясь по сторонам, как туристы. Пальцы Коула мягко перебирали мои – он так успокаивал не то меня, не то себя, все еще напряженный в новых условиях, где его инстинкт защищать становился безоговорочным и возобладал над доводами рассудка. Мы прошли мимо сеновала и курятника, когда шатер впереди приобрел свои очертания. Сначала показались стены из войлока с витиеватым орнаментом желто-синих цветов, а следом – куполообразная крыша. Дом напоминал не то юрту, не то индейский вигвам. Он стоял поодаль от прочих сооружений, почти на отшибе, окруженный лишь кустами люпина и пиками дюн. Чем ближе мы подходили, тем сильнее становился запах сухой древесины и трав.

– Ты помнишь, что еще сказала Гён? – спросил меня Коул, когда до шатра оставалась минута ходьбы. – «Она подберет домик для вас…» Гён думает, мы останемся здесь жить?

– А почему нет? – улыбнулась я, замедлив шаг. – Моя мама ведь тоже жила здесь какое-то время. В конце концов, дары не за день познаются. Ох, черт, твоя работа…

– Меньшая из бед, если мы поселимся в пустыне бок о бок с первобытным ковеном, – буркнул Коул, все еще опасливо поглядывая на полураздетых детей, которые, в свою очередь, поглядывали на него, перешептываясь. – Ты ведь видела зубы Гён…

– Вам совершенно не стоит ее бояться! Зубы нужны ей для охоты на дичь, а не на людей.

На этот раз голос прозвучал уже не в моей голове. Женщина с бронзовой кожей и темной лохматой гривой, забранной в дреды, вышла к нам из шатра. На ее шее и поясе висели золотые пластины, соединяя шелковые платки, заменяющие юбки, и полосу обычной хлопчатой ткани, обмотанной вокруг груди. На конопатом лице высыхала зеленая краска: от внешних уголков глаз до линии челюсти тянулись спирали, напоминающие виноградные лозы. Из многочисленных проколов на ушах торчали маленькие резные косточки, огибающие ушную раковину от самой мочки. Они смешно подпрыгивали, когда она вертела головой, чтобы как следует осмотреть нас рубиновыми глазами.