Не зря индейцы прозвали это место Горящей землей, а путеводители – Долиной смерти. Здесь действительно легко можно было умереть. Песок хрустел под ногами, бурый и безжизненный, как и вся пустошь, тянущаяся на тысячи километров. Лишь чудом можно было наткнуться на новорожденную сальвию и акации – весной пустыня цвела, коротко и прекрасно, но вновь погибала уже к началу лета. Стоило солнцу взойти, как воздух раскалялся добела за считаные минуты, начиная трещать. Дышать было мучительно: то же самое, что вдыхать огонь. Со лба скатывались градины соленого пота, а пересохшее горло саднило. От палящего солнца спрятаться было негде: ни одного деревца на мили вокруг. Только плоская равнина с высокими скалами на горизонте, дребезжащем, как мираж. Туда не добраться: ступни ныли, утопая в песке, и каждый шаг превращался в пытку.

– Этого не может быть… Это все нереально…

Я твердила это себе, продолжая идти. Даже если все было взаправду, утешало одно: у всего есть конец. Эта пустыня не может быть бесконечной! Рано или поздно она закончится.

– Laguz, – прошептала я над трещинами, уходящими глубоко в коричневую землю и делящими ее на четвертинки. Спустя мгновение по всем законам моего мира сквозь них должна была просочиться вода, но ничего не происходило. – Да что же это такое?!

Я хлопнула по земле ладонью и попыталась как следует разозлиться, чтобы небо заволокло дождевыми тучами. Но сколько бы я ни пыталась колдовать, магия отказывалась подчиняться. Она покинула меня, умерев в этой пустыне так же, как умирало все живое. Во мне не осталось даже крупиц Шепота – вены на руках выглядели обычными. Я должна была радоваться, но не могла, ведь это значило лишь одно – я стала никем.

Когда загадочное колдовское марево под ветвями можжевельника проглотило меня, во всей Неваде стояла ночь, но стоило мне открыть глаза, как наступил ясный день. И он длился бесконечно, даже не думая кончаться. Сколько бы раз я ни взглянула на солнце, оно висело в одном положении, застыв, как на картине. Отодрав от подола любимого кашемирового платья лоскут, я обмотала его вокруг головы банданой, чтобы не схлопотать солнечный удар. И на кой черт я сняла бейсболку в машине?!

– Ферн! – попыталась вновь позвать я, срывая голос.

На мой крик, как и раньше, никто не отзывался. Не теряя надежды, я раз за разом перебирала все имена, что знала, лишь бы кто-нибудь меня услышал.

– Коул! Тюльпана… Эго? – Я тряхнула золотым браслетом, безжизненным, как обычная бижутерия без демонического нутра. – Черт побери… Что же это за место?

Оно словно поглощало не только магию, но и звуки: иногда казалось, что я не слышу собственного голоса, будто плыву в вакууме. Песчаные скалы не приближались ни на метр, сколько бы я ни шла. Казалось, я перебираю ногами на одном месте.

Сколько часов прошло? Как давно я иду? И приду ли хоть куда-то?

– К Баалу! – выдохнула я, падая на колени и проклиная тот день, когда мне пришло в голову довериться Ферн. Утешало лишь одно: ей наверняка сейчас не лучше. Песок, расступившись и проглотив сразу двух ведьм, видимо, разбросал нас по пустыне так, чтобы мы не встретились. Сердцевидное лицо, перекошенное ужасом, все еще стояло перед моими глазами – немудрено, что Ферн так боялась злополучного древа. Приходилось ли ей уже попадать в его капкан? Как же она пережила это?

Я взглянула на свою длинную тень, отбрасываемую вечно полуденным солнцем, и пропустила песок сквозь пальцы. Они давно обгорели до красной корки, но боли я не чувствовала.

– Ве-едьма.

Я вскинула голову, покрывшись мурашками от прохлады, забравшейся под запыленную одежду. Ей неоткуда было появиться в пустыне, как и черному козлу с загнутыми рогами, горящими синим пламенем. Огонь не причинял ему никакого вреда, а мощные копыта давили поросль юкки. Силуэт его расплывался – не то от того, что у меня кружилась голова, не то потому, что все это были галлюцинации. Как бы то ни было, мы уставились друг на друга, когда он вдруг проблеял:

– Хочешь пить?

Я упала, вслепую ища рукой какой-нибудь зазубренный камень или палку. Козел не выглядел враждебно, но что-то пугало меня в его янтарных глазах с блестящими зрачками, похожими на змеиные языки. Впрочем, это ни в какое сравнение не шло с тем, что он говорил человеческим голосом – низким и явно мужским.

– Ты пить хочешь? – повторил козел уже настойчивее, махая нетерпеливо хвостом.

Я попыталась сглотнуть, но во рту не было слюны. Моя голова кивнула сама собой:

– Да. Не отказалась бы.

– А хочешь болтаться, как они?

Я не поняла, о чем он говорит, пока козел не повернул голову вбок. Медленно повернувшись тоже, я подняла глаза: за мной, в том самом месте, где прежде росли лишь дикие кактусы, стояло дерево. Это был тот самый можжевельник, который мы видели на дороге и с которого все началось, но теперь он был мертв. Если бы не ствол в форме недовершенного знака бесконечности, его было бы не узнать: отошедшая кора, безжизненные голые ветви. На них вместо гроздей серо-голубых ягод раскачивались покойницы с петлями на шеях. Босые грязные девочки и женщины – все в длинных белоснежных рубашках. Лодыжки, связанные жгутами, сгибались под неестественным углом, а веревки скрипели на ветру, несущем вместе с пылью кислый запах гниения.

– Ве-едьмы, – протянул козел, пока я взирала на женские лица, изувеченные смертью: синие, распухшие, со стеклянными глазами навыкате. – Такие же, как ты. Такие же, как все грешницы, воспевающие любовь к Сатане.

На миг мне почудилось, что я знаю их: пшеничное безобразие прядей, снежная копна волос, рыжая шевелюра… Я тряхнула головой, прогоняя наваждение, и невольно пересчитала висельников – двенадцать, как чисел на циферблате. Фигура, выложенная в воздухе из подвешенных тел, и впрямь напоминала его, образуя круг. Пустым оставался лишь центр – самая толстая крепкая ветвь, клином уходящая к небу. Животный страх овладел мной, но я отказалась ему подчиняться, даже когда услышала:

– Это место заготовлено для тебя. Хочешь стать тринадцатой?

Янтарные глаза с прямоугольными зрачками обладали пугающим магнетизмом. Я отлепила взгляд от покойниц и посмотрела в них вопреки головокружению и здравому смыслу. С адреналином, подскочившим в крови, я бы смогла за минуту пересечь пустыню.

– Мы не воспеваем Сатану, – сказала я как можно спокойнее. – Это миф, как и он сам.

– Правда?.. А с кем же ты сейчас, по-твоему, разговариваешь?

– Очевидно, сама с собой.

Козел усмехнулся так по-человечески, что я почти поверила в реальность происходящего. Но нет, как бы блики ни плясали на бледных лицах повешенных ведьм, это всего лишь перегрев. Но козел продолжал:

– Разве твой ковен не призывает на службу демонов Инферналес? Разве не вырос он на Лемегетоне? Разве вы не практикуете гоетию? Или то, что Люцифер оказался не по зубам Соломону и его сосуду, означает, что Люцифера нет вовсе? Ах, мое бедное дитя… Наверное, ты просто слишком истощена, чтобы думать. Вот бы глоточек воды – и сразу бы сообразила, о чем я толкую!