class="p1">Июля 11<-го> получил я новые кредитивные грамоты, и хотя на другой же день сообщил копию с оных государственному канцлеру Головкину, но не мог еще иметь аудиенции, потому что 13<-го> числа поутру царица отправилась на богомолье в Троицкий монастырь, лежащий в 12 милях от Москвы.

Она возвратилась 19 июля, и на другой день государственный канцлер дал мне знать, что ее величество изволит принять меня 23<-го> поутру в селе Измайловском, куда я и приехал в назначенный час и был введен графами Бироном, обер-камергером, и Левенволдом, обер-гофмаршалом.

Августа 13(-го) граф Потоцкий откланялся царице, которая украсила его орденом св. Андрея, а 14<-го> числа он отправился в путь на Гродненский сейм.

Сентября 10<-го> праздновали, по обыкновению, день ордена св. Александра, и мы все, кавалеры сего ордена, имели честь обедать и ужинать с ее величеством, после чего был сожжен прекрасный фейерверк. В тот же день государыня возложила сей орден на генерала Вейсбаха, который вместе с сим получил повеление ехать на Гродненский сейм в качестве министра ее величества.

В это же время ее величество приказала сформировать третий полк гвардии, который назвала Измайловским, и полковником оного пожаловала генерала Левенволда, а подполковником — генерала Кейта. Производство последнего принесло мне большое удовольствие, потому что я любил его душевно, да сверх того, по моему ходатайству, он был принят в русскую службу два года тому назад.

Октября 12<-го> ее величество определила генерала Ягужинского генерал-прокурором Сената и в то же самое время повелела ему присутствовать при всех конференциях по иностранным делам, что много уменьшило кредит графа Остермана, который от сего перестал распоряжаться негоцияциями по своей воле, как делал до сего. Ягужинский еще при Петре I был уже генерал-прокурором, и все были им довольны, и как скоро он снова вступил в сию должность, то дела пошли очень скоро и к общему удовольствию. Но всех более был доволен я, потому что сей генерал был всегда моим искренним другом и оставался таковым до конца.

В тот же день ее величество пожаловала орден св. Андрея графу Бирону, и этот случай показался мне очень удобным для принесения моего оправдания. Приехав к нему 13(-го) числа, я застал его одного и поздравил его с новою полученною им милостию. Получив от него те же уверения в приязни, какие он мне делал в последний раз, я сказал ему, что, полагаясь на его дружбу, хочу открыть ему свое сердце, и именно, что ему небезызвестна та ложь, которою некоторые люди очернили меня в глазах ее царского величества, и что я могу доказать ему свою невинность в коротких словах.

Во-первых, я никогда не был, как сказали, искренним другом князя Василия Долгорукова и первым его советником, ибо не только я не имел с ним никаких связей во все то время, когда я был коротко знаком с князем Иваном, фаворитом Петра II, но он всячески старался поссорить нас, в чем и успел месяца за четыре до кончины царя, в чем свидетельствуюсь графом Левенволдом, обер-гофмаршалом, который понапрасну старался помирить нас.

Во-вторых, царице сказали, будто я сильно противился ее самодержавию, давая советы тем, кои хотели ее ограничить. На это скажу, что во все время, как спорили о сем самодержавии, я всячески удалялся от сообщества русских, чтобы не слышать даже и разговоров о сем деле, и что в беседах со своими приятелями я всегда смеялся над их республиканским жаром, считая это глупостию, и утверждал всегда, что все споры кончатся объявлением царицы самодержавною; и что я всегда предуведомлял о сем мой двор, как могу доказать то копиями с своих депеш, кои представлю его сиятельству, прося его сделать мне милость поверить, что я еще не сошел с ума; и что как для короля, моего государя, все равно, будет ли царица самодержавною или нет, то я не так глуп, чтобы мешаться в дело, которое до меня совсем не касается.

В-третьих, мои враги рассеяли слух, будто бы я привязан к графу Маврикию Саксонскому, хлопочу за него и постоянно переписываюсь с ним. Не отрицаюсь, что нахожусь с ним в дружеских связях с лишком 15 лет, но эта дружба не так сильна, чтобы я вздумал быть его агентом, что не прилично ни моему званию, ни моему происхождению; что в дела графа Маврикия совсем не вступается король, мой государь, а я не таков, чтобы захотел вмешаться в них без повеления его величества; что, проезжая через Данциг, я встретился там с графом, который просил меня выхлопотать несколько любовных записочек, находившихся в сундуке, который взяли у него в Курляндии и который находится в русской канцелярии; что я несколько раз говорил о том графу Остерману, изъясняя, что не могу и не хочу говорить с ним о делах графа Саксонского, но прошу только о возвращении его любовных записочек, кои совершенно неважны для Русского государства; что хотя граф Остерман и обещал мне всегда возвратить сии записочки, но не исполнил своего обещания и что граф Саксонский раза три или четыре писал ко мне о них, но ничего не писал о других каких делах. Я прочел ему сии письма и клялся, что никогда не говорил о делах сего графа ни прямо, ни околичностями. Вместе с сим я назвал графу Бирону людей,, рассевавших сии ложные обо мне слухи, примолвив, что я всюду нахожу ядовитость и злость графа Остермана и других, которых я не хотел назвать по имени (т. е. графа Братиславского, барона мардефелдского и барона Крама), кои боялись, что если я удостоюсь получить благоволение ее величества, то они не могут успеть в своих замыслах; но что, благодаря бога, я презираю таких врагов и иду по стезе чести и истины, не совращаясь с нее, для их удовольствия, и что в этом именно состоит обязанность моего звания и происхождения.

Наконец, просил я графа довести все это до сведения государыни и вместе с тем уверить ее величество, что ни один из ее подданных не уважает и не любит ее более меня.

Граф Бирон слушал меня с величайшим вниманием, и когда я перестал говорить, то сказал, что о всем том, что я говорил ему, он непременно донесет государыне, причем признался, что действительно старались вселить в ее величество все то, что я говорил ему; но что он, по чести, может уверить меня, что ее величество уже разуверилась на мой счет и уважает меня так, что при всяком случае говорит обо