Чтобы понять глубокую оригинальность Леру, небесполезно будет, полагаю, обратиться не к его интеллектуальной биографии, которой посвящено множество превосходных работ, но к истории его вхождения в интеллектуальные и политические круги; благодаря этому мы, возможно, поймем, каким образом он пришел к мысли приписать пиру, банкету основополагающее значение в становлении человечества.

Пьер Леру родился в 1797 году и, так же как Мишле, который был младше его на год, происходил из очень скромной семьи: отец его был лимонадчиком, мать — модисткой. Но, в отличие от будущего историка, этот блестящий ученик слишком рано потерял отца и смог окончить среднюю школу только благодаря стипендии имперского правительства. Шесть лет, с 1808 по 1814 год, он был пансионером в Реннском лицее; там он получил солидное классическое образование и завязал ценные дружеские связи, к которым мы еще вернемся. Но на этом все его обучение закончилось: ему пришлось отказаться от намерения поступить в Политехническую школу, потому что нужно было зарабатывать на жизнь и кормить семью. После короткого опыта службы у биржевого маклера (внушившей Леру сильное отвращение к финансам и финансистам) он сделался типографским рабочим. В ту эпоху для образованного и умного человека из народа такой выбор был вполне логичен. Так же поступил чуть позже его брат Жюль, но были и другие примеры: вспомним юного Прудона, который несколько лет спустя избрал тот же путь в Безансоне. Естественно предположить, что и юный Мишле, сын печатника, тоже стал бы типографским рабочим, не будь у него семейной поддержки, позволившей ему окончить обучение. Леру трудился в типографии в должности фактора, распоряжающегося всеми работами, в течение десятка лет.

Благодаря этим двойным корням, двойному опыту Леру в своем поколении — фигура уникальная. Он одновременно и наследник классической культуры, которую, впрочем, изучил не полностью и осмыслял критически, и пропагандист республиканских, а затем социалистических ценностей в весьма своеобразной среде — в кругу столичных типографских рабочих, которые ощущали и сознавали себя авангардом социального прогресса и рабочего класса.

Несмотря на преждевременное прекращение занятий и лакуны в высшем образовании, Леру, как все, кто учился в имперских лицеях, читал по-латыни, знал древнегреческий и, по всей вероятности, неплохо разбирался в немецком (разумеется, по нормам той эпохи, по правде говоря, не слишком требовательной: Эдгар Кине, несмотря на свое пребывание в Гейдельберге и брак с немкой, безусловно знал этот язык ненамного лучше, что не мешало ему, как и самому Леру, публиковать переводы-адаптации с немецкого). По всем этим причинам Леру, начиная с 1824 года, когда был основан «Земной шар», мог очень быстро и очень эффективно пользоваться рекомендациями других членов редакции, которые, например, советовали ему познакомиться с сочинением Бенжамена Констана о религии или с трудом Крейцера. Но, в отличие от других сотрудников «Земного шара», университетских профессоров и крупных буржуа, которые не общались с парижским простым народом, Леру многие годы разделял его жизнь и знал, что такое нищета; если Мишле, по рождению также принадлежавший к этому народу, по ходу своей карьеры от него отдалился, хотя и был до конца своих дней им заворожен, то Леру не порвал со средой типографов, «последователей Гутенберга», как они гордо именовали сами себя.

Типографские рабочие составляли в ту пору в Париже группу не слишком многочисленную (примерно три тысячи человек в 1822 году), но безусловно более значительную, чем в провинции[480]. В Лионе, в это время втором городе Франции по числу типографий, рабочих в этой области насчитывалось всего две или три сотни; во всех других сколько-нибудь значительных городах таких рабочих было самое большее сто — сто пятьдесят, а чаще всего только несколько десятков. Рабочие эти были высококвалифицированные: едва ли не единственные среди работников физического труда в начале XIX века, они почти все умели читать, писать и считать. Кроме того, многие из них умели набирать научные труды и книги на латыни и древнегреческом, а некоторые даже на древнееврейском. Они интересовались плодами технического прогресса (сам Леру попытался ввести в употребление автоматическую наборную машину, предшественницу линотипа), но главное, все они возлагали большие надежды на распространение образования, прессы и письменной культуры в целом. Чем образованней будет народ, чем свободнее и разнообразнее будет пресса, тем меньше будет свирепствовать цензура, тем легче рабочим будет продемонстрировать хозяевам свое мастерство и пристроить сыновей к тому же типографскому ремеслу — предмету своей гордости. Итак, все они вместе были естественными союзниками либералов, и отзыв так называемого закона «справедливости и любви» в 1827 году объяснялся во многом их протестами.

Платили типографским рабочим неплохо. Однако, в отличие от других высококвалифицированных рабочих (например, ювелиров, часовщиков или изготовителей музыкальных инструментов), они не имели шансов на индивидуальный карьерный рост, поскольку не могли открыть собственное дело. Для создания типографии требовалось купить у государства патент; между тем даже в эпоху Реставрации, когда суровые ограничения, введенные при Империи (те, что разорили отца Мишле), были немного смягчены, правительство не стремилось увеличивать число типографий. Итак, типографские рабочие могли рассчитывать только на коллективное продвижение, и потому начиная с первых лет Реставрации они стали создавать общества взаимопомощи. Таких обществ было много, и входили в них не только рабочие из типографий; этого власти бы не допустили, поскольку в этом случае подобные общества едва ли не официально превратились бы в центры сопротивления; однако эти рабочие были тесно связаны между собой, они имели даже собственный праздник и право на общее помещение[481]. Итак, можно предположить, что Пьер Леру, чей брат Жюль оставался типографским рабочим гораздо дольше него самого, мог ощутить на практике ценность и выгоды ассоциации; ведь ему случалось действовать вместе с рабочими; кроме того, он был лучше многих готов понять почти изнутри обычаи и символику компаньонажа — все то, о чем в конце 1830‐х годов писал Агриколь Пердигье. Приверженность к триадам, столь характерная для Леру, который неизменно мыслит отношения между понятиями, ценностями и элементами в виде треугольника[482], имеет параллель в церемонии уплаты долгов, принятой у компаньонов: прежде чем компаньон продолжит путешествие по Франции, он сам, хозяин, на которого он работал, и «наниматель», выполняющий роль посредника между этими двоими и служащий гарантом их экономических отношений, должны выстроиться треугольником и произвести взаимные расчеты. С другой стороны, компаньонам была так же хорошо известна эгалитарная символика круга. Осознание того, насколько важен обрядовый символизм рабочих сообществ и какую большую роль он играет в поддержании социального порядка, — вот один из возможных источников отношения Леру к пиру, банкету, отношения, которого не могли понять его друзья и соратники Жан Рено и Бартелеми Орео[483]. Зато людям из простонародья мысль Леру была гораздо ближе; она могла порождать романические продолжения, могла исподтишка будоражить воображение.