И в завершение разговора о «Чистилище» прочитаем еще две терцины. Первая из них находится в той же песни и начинается со стиха 127-го.

В этой терцине удивительным образом описывается развитие любви: чем сильнее я люблю, тем сильнее мне хочется любить; чем больше исполняется желание, тем больше оно растет. Желание — природа Самого Бога; Бог как Троица есть отношение, неугасающая любовь, желание, которое постоянно исполняется и, исполняясь, возобновляется; это и есть та пища, которая утоляет голод и заставляет алкать еще больше. Любовь — то, чем движется бытие, а природа человека — желание: чем больше ты насыщаешься, тем сильнее твой голод, твоя потребность.

И напоследок — завершение всей части, последние стихи песни тридцать третьей.

[здесь он уже входит в другую реку; первая была нужна, чтобы забыть зло, другая — чтобы помнить о добре]

«Чистилище» завершается вновь обретенным самосознанием, осознанием себя самого как чистого желания: жизнь делается дорогой, которая ежедневно обновляет нас, «как жизненная сила / Живит растенья зеленью живой» (растения, обновленные ветвями, свежими листьями, плодами). Каждый день в нашу жизнь входит что-то новое, и душа человека непрерывно движется к цели своего желания — добраться до звезд, увидеть и встретить Бога.

И вот мы подошли к концу. К концу дантовских странствий и того их прочтения, которое предлагает нам Франко Нембрини. Простого, ясного, непосредственного, способного вернуть Данте простым людям. Словно мы опять у истоков, во Флоренции XIV века, и последующие пять веков современной культуры еще не отдаляют нас от того представления о жизни, из которого возникла «Комедия», они еще не превратили ее в достояние специалистов. Потому что толкование Нембрини отметает все предрассудки критики, все изощренные умствования и неожиданно возвращает читателя к самой сути вопроса: а чего желаешь ты сам?

Такой подход особенно важен при прочтении «Рая», кантики, которую критическая традиция, господствующая в итальянских школах, считает самой «бедной и монотонной», полагая, что в ней «личность все более обезличивается и генерализируется», а поэзия Данте, «навеянная восторгами и экстазами созерцательной жизни»[210], отказывается от разума и страстей, полностью отдавшись пламенной вере и скучному морализаторству.

Ничего подобного, отвечает Франко и доказывает это с текстами в руках: Данте ни на миг не отказывается ни от разума, ни от страстей, не теряет ни крупицы человечности. Он неустанно повторяет, что оказался в раю, чтобы понимать, постоянно апеллируя к опыту каждого отдельного человека, к уму, к философии. И чем ближе он подходит к созерцанию Бога, тем острее становится такое человеческое, плотское, экзистенциальное желание — желание быть счастливым. Так, значит, «„Рай“ — книга о настоящей жизни, о том, что она возможна. Эта книга о том, что в перипетиях, в причудливых складках повседневности, в которой мы постоянно забываем о Боге, предаем Его — словом, в соприкосновении с этим злом, с этим грехом нас неизменно настигает красота, надежда, Его присутствие»[211].

Человеческий путь к правде жизни осуществляется посредством благодати созерцания Бога, «высшего наслаждения». Но и на этом не останавливается движение, приведшее Данте и его читателей из глубин ада к вершинам рая: так, Нембрини прощается с нами, предлагая начать все заново, перечитать «Комедию» с начала, уже зная, чем она завершится — чтобы этот путь озарился новым светом.

Итак, мы подошли к концу, но «дойти до конца означает начать с начала»[212], писал Элиот, не случайно обожавший Данте.

В эпилоге мы приводим запись встречи с астрофизиком Марко Берсанелли, не связанную с данным циклом и уже опубликованную в книге «В поисках утраченного „я“»[213]. Она представляет большой интерес, а потому было бы жалко обойти ее стороной.

Роберто Персико

Вот начинается последний отрезок нашего трехлетнего пути — «Рай», песнь исполнения, песнь полноты всего. Общие замечания к чтению полного текста «Божественной комедии» вы можете найти в частях «Ад» и «Чистилище». Невозможно, однако, не напомнить об одном из них, касающемся вопроса о звездах. Не зря так называется и моя лекция — «Данте и звезды», — с которой я столько ездил по миру; так же называлась и встреча в России, о которой я еще расскажу. Как отмечалось уже много раз, Данте рассказывает о мире не потустороннем, а посюстороннем, не о мире том, а о мире этом. Читая «Комедию», мы неизбежно размышляем о том, что происходит в жизни, и стихи Данте помогают нам лучше понять жизнь. А жизнь позволяет глубже проникнуть в стихи Данте.

Так почему же звезды? Почему «светила» — последнее слово, замыкающее все три книги, — так мне дороги? Приступая к «Раю», мне кажется важным вернуться к этому вопросу. «Рай» — самая сложная книга: так (вслед за Де Санктисом[214]) нас учили еще в школе. В итальянской школе «Божественную комедию» изучают по схеме пирамиды: много-много «Ада» — не знаю, может учителям и ученикам в аду приятнее, — потом немного «Чистилища», а о «Рае» практически не упоминают, оправдываясь тем, что он якобы «слишком абстрактен, одно сплошное богословие». Впрочем, так обстоят дела не только в Италии. Две недели назад я поехал говорить о Данте в Испанию и обнаружил, что в современном испанском языке прилагательное «дантовский» используется в разговорной речи, например, в шутках за бокалом вина, как синоним слова «чудовищный»; т. е. если кто-то хочет сказать, что нечто наводит ужас, что оно страшное, противное, чудовищное, он говорит «дантовское». Это пример того, как можно исказить содержание литературного произведения, замысел поэта и, более того, свидетельство целой эпохи.