— Принесли?

Быть может, мы бы больше узнали из наблюдений за переходными формами, за тем фронтом столкновения Форм, который должен разлагать керос до самых костей, там, на Земле, на границе их плацдармов, где земные Субстанции сворачивают к арретесовым Формам, а не наоборот. Когда чувства отмечают нечто больше, чем полный хаос.

— Когда мы подходили за Марсом к их флоту…

— Флоту, говоришь. И уж наверняка хорошо помнишь, что видел флот.

— Нууу…

Нумизматик указал пальцем на дно кратера.

— Скажи, что ты видишь.

— Адинатоса.

— Нет. Скажи, что видишь.

— Облако пыли.

— Разве это пыль? Разве это облако? Скажи, что ты видишь.

— Нечто, что выглядит, как облако пыли.

— Ты думаешь: пылевое облако похоже на это. Но раньше, отступи на шаг раньше от этой мысли — скажи, что видишь.

— Не знаю!

— Как ты не можешь знать, что видишь? Ослеп?

— Не могу назвать!

— Почему?

— Я понимаю, что ты имеешь в виду. Никогда раньше не видел, так что, могу только сравнивать. С чем могу ассоциировать. Туча пыли.

— Но ведь назвать можешь. Как ты называешь то, чего раньше никогда не видел и не можешь описать?

— Арретес. Если не могу описать…

— Ты видел когда-нибудь подобный камень? Откуда тебе известно, что это камень?

— У него форма камня.

— Ага! А вот это?

— Понял. Это не имеет формы.

— Что было пред Формой?

— Хаос.

— Так каково единственное имя всего того, что по-настоящему чужое?

— Хаос.

— Что ты видишь?

— Хаос.

— Что видишь?

— Хаос.

— Что видишь?

— Хаос, хаос.

Басовый стон на мгновение затих, после чего раздался снова.

Доулосы принесли на террасу поднос с пирожками, фруктами и вином. Гегемон снял около-шлем и положил его смотровой площадке стены, между кубком и кувшином.

— Не понимаю, как может существовать полностью аморфная Субстанция.

— И не может. Он обладает Формой, своей Формой. Просто, мы не в состоянии ее распознать. Погляди на небо. Если бы родители тебе не рассказали, знал бы ты, что эти несколько звезд — это Орион?

Гегемон выпил, снова долил себе вина.

— Гмм. Если мы не в состоянии увидеть их Форму… Откуда же нам известно, замечают ли они нашу?

— Это нам неизвестно. Но, — Нумизматик снова поднял палец, криво усмехнулся, — это они к нам прибыли.

Мрачный стон опал еще на половину гармонии. Зазвенели миски, кувшины и кубки.

— И все же, — отозвалась Хиратия. — Я же слышу в его голосе тоску, страдание, злость, печаль.

— Это не его голос. Тебе только кажется.

— Клавдий тоже это слышит, — упиралась ритер. — В следующий раз он привезет лиру, так что можно будет сыграть; в этом есть какая-то мелодия; сыграет, тогда сам убедишься.

— Фукидид Третий, Готские войны. Той ночью Замас и Илоксас по прозвищу Еуэксис решили неожиданно атаковать лагерь готов. Сняв тяжелые доспехи и покрыв лица грязью, они прокрались со своими людьми через болота. Никто их не заметил. Они уже видели костры неприятеля, слышали их голоса. Услышали они и песни, которые пели ночью варвары, чтобы не поддаться сонливости. Замос с Иоксасом, понятно, не понимали тех диких баллад, тем не менее, их сердца задрожали в холодной ночи, и воины заплакали беззвучно в темноте. На рассвете, когда Замос подал знак, они налетели на готов, которых застали врасплох. Хроники не упоминают, чтобы кто-то из варваров выжил.

— Есть!

Хиратия бросилась к машине, в скрежете и грохоте опуская длинный помост.

Назад он уже шел медленнее. Был голым, под натянутой кожей четко выступали ребра. При этом он останавливался, сгибался в половину, плевал и кашлял. От аэромате не осталось и следа. Волосы были всклокочены, на руках кровь. В левой руке он сжимал стилет с пламенным лезвием.

Спрыгнув со ступеней на террасу, долгое время стоял и шумно дышал, втягивая в легкие теплый аэр. При этом переводил дикий взгляд с гегемона на Хиратию, затем на Акера и назад. Пальцы на рукояти стилета были сжаты настолько сильно, что дрожала вся рука.

Софистес внимательно осмотрел тело Бербелека. Смена пигмента на левом бедре, дополнительная кость над правой ключицей и небольшой язык пламени, дрожащий на лбу — но это и все.

Гегемон сделал шаг к землянину, искры возбуждения с шипом стреляли под этхерным доспехом.

— Ты видел его, эстлос? — атаковал он. — Как выглядит? Ведь хоть что-нибудь сказать можешь? Он хоть тебя заметил? Эстлос!

Бербелек замахал руками, в том числе и той, что со стилетом. Все отступили на шаг. Но перед тем он успел зацепить краем ладони о около-плечник Хириатии, из раненной руки брызнула кровь. Похоже, Бербелек этого вовсе не почувствовал. Он засмотрелся на гегемона, наморщил брови, замигал. Открыл рот, только не издал ни единого звука.

Акер Нумизматик медленно подошел к нему, положил искривленную артритом ладонь на плече высокого мужчины.

— Спокойно, — шепнул он. — Потихоньку. Все вернется. Ты все вспомнишь. Слова в тебе, память в тебе, в тебе же и эстлос Иероним Бербелек, вернется. Пошли.

Эстлос Бербелек гневно дернулся. Дрожь охватила все его тело, вибрации достигали пика резонанса. Бербелек еще раз шевельнул губами и заорал:

— Сто девяносто четыре! Сто девяносто пять! Сто девяносто шесть! Ну, чего стоите? Пускай кто-нибудь меня осмотрит! Есть у вас здесь какой-нибудь демиургос сомы? Или, хотя бы, медик? Омиксос, в квартиру, сейчас упаду с ног. Налей мне этого вина. Когда Ведьма возвращается в Лабиринт, послезавтра? Что за дело с этими часами? Ты, старик, кто такой, как зовут?

— Акер Нумизматик, господин, софистес Лабиринта, у твоих ног.

— Вот теперь пришло время на вежливости. Эстлос Иероним Бербелек, Стратегос Луны. Чувствую, сейчас вырву, видно, что-то там глотнул, чувствую, как шевелится в желудке. Еще вина. Акер, расскажи мне все, что о нем узнали, и все, о чем только догадываетесь. А теперь отодвинься. О Боги, какое же дерьмо…

* * *

— Госпожа.

— Встань.

Встает.

Земля, зеленый лампион, висит над самым Лабиринтом, над огненной живой изгородью и под спиральной вечно-макиной, точно напротив пана Бербелека; он поднялся, откинул голову, поднял глаза и теперь мигает, наполовину ослепленный. Это его раздражает, он кривится в гневной гримасе, дергается в потоке света, словно пришпиленное к матовому полумраку насекомое.