Ихмет после того дважды обмылся, но ему все еще казалось, будто кожу и одежду покрывает темная слизь, он до сих пор чувствовал ту вонь. Сейчас же жадно вдыхал дым гашиша. Сам воздух был холодным, жестким, шершавым. Рассвет в первом кругу, на втором западном листе, посреди океаноса. Корабли снова успели расползтись по морю. Зайдар пересчитывал голые мачты, флаги и следы белой пены на поверхности воды. Три, четыре, шесть, восемь; с другой стороны еще пять — неужто корабль К’Азуры уже уплыл?

От бубно-парусника посла Навуходоносора к «Филиппу Апостолу» медленно направлялась шлюпка под золотым знаком кратистоса, очерчивая широкую дугу вокруг останков какоморфа.

— Холодно.

Зайдар обернулся. Приближенная стратегоса плотнее завернулась в белый плащ из шерсти хумийи. Заговорщически усмехнувшись Ихмету, она склонилась над релингом, скрестив предплечья на поручне. Это их отношение знакомства было построено между ними на шутках, аллюзиях, острых подколках и обмене недомолвками, а в большей части — на том, чего вообще не сказали, на молчании.

— Как же, холодно ей, тебе никогда не холодно, — буркнул нимрод. — Паришь, словно новорожденный щенок.

Аурелия провела ладонью по гладкому черепу, на темной коже остались следы пальцев.

— Дождь выводит меня из себя.

Перед самым рассветом, уже после расправы с какоморфом, прошел короткий ливень, неожиданный вихрь разогнал суда по морю. Приближенная Бербелека, как правило, пряталась от дождя; ним род считал, что, скорее, чтобы избежать сплетен, чтобы не ставить других в неловкое положение, чем по причине истинного дискомфорта общения с водой. Их мет познакомился с Аурелией сразу же после возвращения Бербелека в Африку, почти два года назад. Тогда стратегос ее никак ее еще не представлял, попросту: она сопровождала его; всегда находилась рядом, исполняла его поручения, заботилась о его безопасности. Она была демиургосом огня — для Зайдара это стало болезненно очевидным той вавилонской ночью, когда она испепелила насланных на них убийц из Серой Гвардии Семипалого: в горящей одежде, в столбах дыма и ореоле волнующегося от жара воздуха, в мгновение ока она выпалила вавилонянкам лица, превратила их грудные клетки в черные кратеры органического шлака. Убийцы падали под султанами жирной сажи. Это было одно лицо Аурелии, данное ей Молнией. А вот второе лицо проявлялось в следующих ситуациях: когда шел дождь, когда ей приходилось пребывать среди обычных людей, а ее морфа выводила ее за рамки всяких товарищеских ситуаций: в неловкость, в молчание, робкую неподвижность в темном углу помещения, где, быть может, никто не обратит внимания на ее морфированные брови, на танцующие по коже искры, на вечно окутывающий ее легкий запах горелого — приторный парфюм крематория. Но натура Аурелии была иной — огненной. И она провоцировала ее на проявления открытого грубоватого веселья, на громкий смех, окрики удивления и изумления, быстрого, словно атака кобры, гнева — вот как иногда могла она забыться. Ихмет был свидетелем подобных взрывов, поскольку те и вправду были взрывными, и из подобных невольных наблюдений родилось взаимопонимание между персом и девушкой. Он не расспрашивал, не подшучивал, не притворялся, будто не видит, и он не избегал ее присутствия. Ведь ему были известны нимроды настолько дикие, что, на самом деле, стремящиеся к звериным, до-цивилизационным, до-человеческим формам; он знал аресов, настолько агрессивных, которых силой связывали на ночь, чтобы во сне они не выцарапали себе глаз, не вырвали сердец; знал он и демиургосов психе, собственной психе лишенных. Понятное дело, что этого Аурелии он не сказал — да и как бы она приняла подобные сравнения? — но, поскольку обычно он вообще ничего не говорил, теперь она могла свободно подойти к нему и завести беседу. Ведь имелась еще и третья Аурелия: попросту одинокая девушка, осторожно ищущая какого-нибудь контакта с другим человеком, раз — как представлял это себе Ихмет, а он не был полностью уверен в своем таком представлении — раз она была брошена в мир, в котором ситуации и люди были совершенно чужими для нее, чужими ее сердцу и чужими ее разуму. Он не мог бы точно сказать, откуда такое представление взялось, из каких знаков он его выстроил; прикосновение морфы было очень мягким и тонким. Аурелия сплюнула за борт и подмигнула Зайдару. Тени пожаров подземного мира отражались в ее глазах.

Юнга с ближайшего «Алея» хрипло ругнулся в рассветной тишине, и ним род повернул голову.

— Иногда мне кажется, будто бы ты упала прямиком с Луны, — сказал он, следя взглядом за приближавшейся шлюпкой с крысой Навуходоносора.

Все же, краем глаза — краем глаза нимрода — он заметил, как Аурелия инстинктивно выпрямилась, услышав такие слова, и оглядывается через правое плечо.

Понял он все лишь через семь ударов сердца: если бы она вообще была видна, то именно там они и должны были ее видеть — Луну.

Зайдар выпустил из легких облако гашишной синевы.

— А я еще раздумывал, откуда вдруг у него такие знания о движениях небесных тел и жизни в надземных сферах. Этот его Антидектес… — Ихмет оперся подбородком в скрещенные ладони. — А эта его навязчивая страсть по уничтожению какоморфии — вроде бы, в результате смерти сына. Н-да, просто замечательно. Тем временем, она просто желает отомстить за свое Изгнание… Хорошо еще, что я не присягнул ему на верность.

Он видел, как нарастают над ее черепом искровые дуги, а из рукавов плаща выплывают струйки серого дыма.

— Ты служил ему три года, — тихо произнесла она, и это уже была первая Аурелия. — Он что-то тебе обещал? Оплату? Идеал? Врага? Тогда, почему ты служил, а теперь решил бы отступить?

— Я не буду служить ей. Что, сожжешь меня?

— Мне рассказывали, что именно такими вы и являетесь. Если ты отдаешь свою лояльность человеку, который, в свою очередь, отдаст свою кому-то, кто тебе не нравится — означает ли это, будто бы ты уже не должен быть верным? Что же это тогда за верность? Что за лояльность? Неужели ты всякий раз выбираешь и решаешь по собственному хотению — тогда это уже не верность, а животная выгода. Истинных господ не выбирают. Это они выбирают нас. Считаешь, будто можешь уйти? Иди и скажи ему это.

— Следовало догадаться раньше. Хотя бы прошлой зимой в Александрии, когда застал тебя в термах с Амитасе и ее аресом, вся форма той ситуации, как вы на меня поглядели… Ха! А я не мог понять, почему он не убил ту змею — это Манат меня ослепила, ничего иного. Шулима искала милостей Чернокнижника затем, чтобы его уничтожить — уже в Херсонесе — кратистосы никогда не прощают, ничего не забывают — но я не собираюсь принимать в этой игре…

— Оставь нож в покое.

Плащ из шерсти хумии начал тлеть на плечах Аурелии. Она развернулась к нимроду передом, отодвигаясь от реслинга. Ближайший моряк находился в нескольких пусах далее, дремал за не до конца развернутой бухтой каната. Шлюпка с крысой Навуходоносора выплывала из-за кормы «алея». Ветер слегка шевелил гриву убитого морского змея.

Ихмет не выпрямился, не отвернулся от реслинга. Лишь положил пустые ладони на поручне. Приглядывался к тому, как внутренности монстра меняют цвет в лучах восходящего солнца.