— Очень разумно, — одобрил врач. — Разумно — и именно то, что я хотел вам посоветовать. Образно говоря, продайте свою дачу. Понимаете, что я имею в виду? Отделите цели истинные от ложных. Но даже и там, где цели истинные, попробуйте отнестись к ним иначе. Проще. Проверьте их на истинность!

— Каким образом?

— Очень просто: попытайтесь не делать то, что якобы надо делать. И посмотрите, что получится. Уверяю вас, мир от этого не рухнет. А вы станете здоровее. При условии: учиться не испытывать чувства вины! Ну, и витамины еще попейте, не помешает.

Емельянов вышел от врача задумчивый.

Конечно, все, что он услышал, было для него не ново. Но впервые предстало в таком концентрированном и неприглядном виде.

Надо что-то делать, решил он.

И вот утро следующего дня. Емельянов, как всегда, проснулся в 06.45 (многолетняя привычка), хотел было встать, но подумал: вот она, возможность проверить истинность одной из моих целей — то есть работы. Нет, я люблю ее, но что изменится, если я опоздаю? Какая такая катастрофа произойдет? Если честно, никакой. Следовательно, можно еще поспать.

Спать не получалось. Подлое чувство вины сделало подушку жесткой, а одеяло сбившимся, тяжелым и неуютным. Подлые привычки манили к себе: выпить кофе, почистить зубы, побриться, позавтракать… И даже утренняя давка в метро виделась желанной. Они там все едут, а я тут лежу, хмуро думал Емельянов.

То есть сразу же начались самоистязания. Но Емельянов не дал им поблажки. Он нарочно долежал в постели аж до девяти часов, хотя спать совершенно не хотелось.

Встал. Не спеша сварил кофе. Положил не две, а три ложки сахара (как всегда хотелось — но запрещал себе), постаравшись не ощутить чувства вины за пристрастие к сладкому. Потом пошел в ванную. Обычно он чистил зубы не меньше трех минут, но на этот раз задумался: гигиеническая убежденность им руководила или то же самое чувство вины, возникавшее, если на чистку зубов уходило меньше трех минут? Решил: половина на половину. И обошелся несколькими движениями щетки. Бриться же и вовсе не стал, пощупав щетину: ни лучше, ни хуже он от бритья не станет.

Потом позавтракал яичницей и начал было собираться, поглядывая на часы. И поймал себя на том, что торопится. И при этом уже придумывает причину опоздания, заранее делая приторно правдивое лицо.

Ему стало стыдно.

Скинув ботинки и пальто, он пошел в комнату, лег на неубранную постель (не убрал ее сегодня нарочно) и включил телевизор. Телевизор он и вечером не позволял себе смотреть, чувствуя себя виноватым, когда увлекался какой-нибудь глупой комедией или каким-нибудь идиотским боевиком. Но ведь хочется иногда посмотреть? Хочется! Вот и все.

Переключая каналы, он как раз набрел на одном из них на глупую комедию, а на другом на идиотский боевик. И стал смотреть оба фильма поочередно, переключая во время рекламы.

Время от времени прислушивался к себе: не терзает ли чувство вины?

Не терзает. Подползает, конечно, как приступ тошноты, но ничего, терпеть можно.

Тут позвонили с работы. Руководитель группы поинтересовался, где результаты тестирования по новому прибору ночного видения (заказ серьезный, от армии). Емельянов ответил: результаты не готовы, ибо он предупреждал — не раньше следующей недели.

— А вы заболели, что ли? — спросил руководитель.

— Да так как-то… — начал Емельянов, но осекся. Если он сейчас соврет, то незамедлительно вступит в силу комплекс вины. — Нет, не заболел.

— А что случилось?

— Да просто не пошел на работу.

Руководитель хмыкнул:

— Почему, интересно?

Емельянов собирался сказать, что не хочется, но опять уличил себя: это будет ложь. Ему хочется. Но нельзя.

— Просто не пошел — и все.

Не зная, как отнестись к такому заявлению, руководитель отнесся неопределенно:

— Бывает… Как появитесь, загляните ко мне.

— Обязательно, — заверил Емельянов, мысленно прибавив: ага, жди!

Ему стало весело.

А что если и завтра не пойти на работу? И послезавтра?

И он не пошел.

За эти дни с ним произошли разительные перемены, что подтверждает, господа реципиенты и доноры, подвижность или, научно говоря, лабильность нашей психики.

Он не брился, перестал чистить зубы, пил крепчайший кофе с тремя и даже четырьмя ложками сахара, чего всегда очень хотел и что всегда запрещал себя, наивно помышляя, будто сбережет здоровье, которого на самом деле осталось не так уж много. Да если бы и осталось — на кой оно ему? У него что, семеро по лавкам? Ему на Джомолунгму завтра взойти надо? Симфонию написать усидчивым и желательно здоровым трудом? Ничего подобного.

Не ходя на работу, Емельянов понял, что не так уж и любит ее. Он любит там скорее свой стол у окна и чахлый тополь за окном, любит свою чайную чашку с дурацкими пальмами и трещиной возле ручки, любит тихий шум кондиционера и разные разговоры с коллегами о разных пустяках. И даже не любит — привык к ним.

Через три дня Емельянову уже казалось ужасным и унизительным воспоминание о том, что совсем недавно он безропотно влезал в переполненный вагон метро и даже умудрялся радоваться, если попадал в такой закуток, где можно почитать книжку.

Ко всему, что предстояло сделать, он приступал теперь с ясным и простым вопросом: действительно ли мне этого хочется, действительно ли мне это надо? Или это заявляет свои права всего лишь комплекс вины, который может возникнуть от бездействия?

Вот я почти не пью, говорил себе Емельянов. Почему я не пью? Не нравится? Нравится. Похмелья боюсь? Не такое уж оно у меня и сильное. А вот комплекс вины появляется автоматически. Дескать, выпил, время потерял, организму навредил. Ну, потерял, навредил, что дальше? Кому нужны твое время и твой организм?

И Емельянов начал выпивать, а потом и просто пить.

В результате появилось то, чего раньше не было: довольно тяжелое похмелье. Но зато с чувством вины справился: его не было.

Наша история, господа реципиенты и доноры, как тепловоз: медленно разгоняется, быстро едет, а к финалу мчится стремительным экспрессом, и факты дальнейшей жизни Емельянова сейчас, не удивляйтесь, будут мелькать, как шпалы под вагоном.

Через месяц у Емельянова закончились деньги.

Он сдал квартиру на год вперед многодетному кавказскому семейству, взяв деньги сразу, и зажил в облюбованном им заранее подвале собственного дома.

Его почти сразу же обокрали, о чем он не особенно тужил: появились новые друзья и подруги, с ними он бродил в окрестностях местного рынка, обходил мусорные баки и каждый день был и сыт, и пьян. Он стал бомжем. И тот, кто этому не верит, пусть задастся вопросом: а откуда берутся эти десятки тысяч бомжей, бродящих по российским городам и весям? Думаете, все от пьянства и нищеты? А вы попробуйте поговорить с ними, узнаете удивительные вещи. Я лично знаю троих: бывшего солиста балета, бывшего главного инженера большого предприятия и бывшего, вообще невероятно, владельца нескольких продуктовых магазинов. Владельца сгубила игра в казино, зато первые двое стали бомжами, как и Емельянов, фактически принципиально, они сознательно превратились в современных дервишей.