Молли была уверена, что слух о том, что она встречается с Гарри, достиг ушей Ирен, но свекровь не сказала ей ни слова. Вот уже несколько месяцев в доме на Тернпайк-стрит царило спокойствие, не считая отдельных мелких стычек между Меган и бабушкой. Теперь Молли и девочки спокойно спали по ночам, поменявшись спальнями с Ирен, которая переселилась в среднюю комнату. Молли купила лишнюю кровать. Без сомнения, вследствие того, что питание улучшилось, Одуванчик перестал набивать брюхо в другом месте, так что Броуди была счастлива. Более того, однажды Молли подслушала, как после просмотра шоу «Парижский мюзик-холл» Меган и Броуди заговорили о том, что хотели бы научиться танцевать, не так, как Зеке, а как Мими. Она отыскала учителя бальных танцев, который преподавал в воскресной школе Святого Освальда, и записала девочек на два часа занятий по субботам. Это обошлось в шесть пенсов в час за обеих, и мысль о том, что она может потратить целый шиллинг, не урезая прочие домашние расходы, привела Молли в восторг. Короткие, отделанные оборками и рюшем платья — они назывались «пачками», — она сшила сама, после чего отправилась на рынок Пэдди за балетными туфельками. Молли нашла то, что искала, причем туфли были почти новые и нуждались лишь в небольшой штопке на больших пальцах.

Но Молли все равно предпочла бы, чтобы Том был жив и чтобы они жили в доме в Аллертоне. Но ее муж погиб, и ей приходилось управляться одной. Томми исполнилось пять лет, и в сентябре он пойдет в школу, где сможет присматривать за братом; Молли ужасно беспокоилась о Джо, когда тот был на занятиях. Броуди же была славной малышкой, и остальные девочки, кажется, любили ее. Меган было все равно, любят ее или нет. Что до Ирен, то свекровь обожала бывать в «Ротонде» с детьми; они ходили по субботам на первый сеанс. Единственной ложкой дегтя в бочке меда оставался Гарри Бенедикт.

Они не могли и дальше продолжать в том же духе. Гарри был молод, полон сил и очень красив. Если бы он время от времени причесывался и одевался поприличнее, то мог бы заполучить любую женщину, какую захотел. Но многие девушки и так испытывали слабость в коленках при виде него. Молли знала, что Гарри не сможет долго обходиться одним лишь чаем «У Чарли» и прогулками по Скотланд-роуд. К некоторому ее разочарованию, он больше не пытался поцеловать ее. Но даже если бы это случилось, непременно настало бы время, когда Гарри возжелал бы чего-то большего, чем поцелуи. Молли пыталась представить себе, как ложится в постель с Гарри Бенедиктом, но воображение отказывало ей; память о Томе крепко держала ее и не отпускала от себя.

Перелом случился несколькими месяцами позже, в августе, когда дети были на каникулах, а театр закрылся на месяц. Молли по-прежнему встречалась с Гарри. В половине десятого, когда начинало темнеть, а дети уже лежали в постелях, она говорила Ирен: «Пойду прогуляюсь. Я ненадолго».

Ирен не спрашивала, куда она идет и почему не отправляется на прогулку днем, а лишь отвечала: «Хорошо, милая. К тому времени, как ты вернешься, я, наверное, уже буду спать».

Гарри ждал Молли «У Чарли», заплатив за чай. Рита или Исси приносили его сразу же после ее прихода.

— Привет, — здоровалась Молли, легонько коснувшись его плеча и усаживаясь напротив за шаткий столик.

— Привет. — Гарри в ответ пожимал ей руку.

В ту ночь, когда произошел перелом и все изменилось, Гарри, сгорбившись, сидел, навалившись грудью на стол, и не пошевелился при ее появлении.

— Что случилось? — спросила Молли. — Ты сегодня какой- то мрачный.

— Мрачный! — Гарри выпрямился и насмешливо улыбнулся. — Я вовсе не мрачный, как ты изволила выразиться, — сердито заявил он, — напротив, я счастлив как никогда. Я уезжаю. Я намерен зажить по-настоящему и перестать заниматься ерундой, пытаясь исправить то, что не поддается исправлению, и лишь зря теряя время.

— Ты уезжаешь? — Лишь эта часть его тирады достигла ее сознания. — Куда?

— В Испанию. Я намерен вступить в Интернациональную бригаду и сражаться с фашистами, которые пытаются свергнуть законно избранное правительство. Мы получили письмо с просьбой прислать добровольцев. — Выражение его лица изменилось и стало мягче. — Молли, милая, я всегда мечтал об этом: сражаться за правое дело, сражаться по-настоящему; не просто ходить на митинги, подписывать петиции и устраивать марши протеста, а встретить врага лицом к лицу и схватиться с ним врукопашную.

— Ты имеешь в виду, убить его прежде, чем он убьет тебя? — Молли пришла в ужас. Она не хотела, чтобы Гарри уезжал и подвергал опасности свою жизнь, сколь бы благородной ни была причина. — А как же мы? — жалобным голосом спросила она.

— Мы? — Он вновь разозлился. — Нет никакого «мы». Мы оба знаем, что я недостаточно хорош для тебя и что никогда не будет никакого «мы». Это еще одна причина, по которой я уезжаю. Я люблю тебя, Молли, но мы топчемся на месте. — Он взял со столика чашку — Молли не заметила, когда ее принесли, — отпил глоток и со звоном поставил на стол. — На одном и том же проклятом месте.

— Но, Гарри, — робко заметила она, — что же нам делать?

— Мы могли бы пожениться. — Он с вызовом уставился на нее, и на его лице отразились такая любовь и желание, что ей захотелось заплакать.

— Ох, Гарри, ты сам знаешь, что это невозможно. — Она чуть не плакала. — Против нас столько всего; религия например.

— Религия! Ха! У меня нет времени на религию; зажигать свечи, возносить молитвы статуям и слушать бормотание священника на латыни, которую никто не понимает, — к чему все это? — Стол вновь содрогнулся, на сей раз — от удара кулаком. — Маркс говорил, что религия — опиум для народа, и он прав. Я, например, атеист. Я не верю ни во что, кроме себя самого и доброты человеческих сердец. Если бы только людям позволили жить так, как они хотят, без вмешательства капиталистов и политиков — и проклятых священников!..

Молли хотелось возразить ему, сказать, что он ошибается, что большинство людей вовсе не так хороши, как он полагает, и что он смотрит на мир сквозь розовые очки. Но Гарри готов был умереть за дело, в которое верил, а на это способны очень немногие мужчины и женщины.

— Дело не только в религии, Гарри, — прошептала она. — Предположим, мы поженимся, у нас будут другие дети и мне придется бросить работу. На что мы будем жить? Скажи мне, сколько ты зарабатываешь в неделю?

— Двадцать пять шиллингов, — проворчал он. — Мы могли бы переехать в деревню, и я мог бы найти работу на ферме — хотя заработки там просто смехотворные. — Плечи у него поникли, когда он осознал всю справедливость ее слов. — У нас нет надежды, верно?

— Да, любимый. — Она погладила его по руке.

— Я хочу тебя, — сказал он. — Я хочу тебя так сильно, что готов вернуться в доки, если они возьмут меня, и держать свой большой рот на замке хотя бы некоторое время. Я бы хотел, чтобы ты не была такой чопорной и правильной, Молл, — как-то по-детски сказал он, — и больше походила на других девчонок.

— В чем, Гарри? — Она никак не могла взять в толк, о чем он говорит.