— Фр-р-р-ря-я!

— И что мне грозит? Жители чащоб не тронут, боясь гнева учителя. А если кто другой посмеет, рядом будет Мурчалка и великий Лаухальганда. Правда?

— Мря… — прозвучало неуверенно.

— Тогда помчались!

Рысь разрешила мальчику взобраться себе на спину, она пошла, потом побежала и вот уже стремительный хищный силуэт летел сквозь ночь легко, бесшумно, стремительно.

Годы назад, когда учитель был ещё здоров и совершал вылазки в Дикую землю, он часто привозил Оби подарки. Из одного путешествия волшебник вернулся с раненной рысью на руках. Она пострадала от жала некоего чудовища, пострадала так сильно, что обычные чары не помогали ей исцелиться, — что-то попало в кровь. Тогда Майрон предложил своему ученику попробовать наложить руки, ведь тот обладал даром особого свойства. Это оказалось нелегко, но рядом с ребёнком, благодаря его заботе и любви, благодаря всем силам, которые он так щедро отдавал, едва живая кошка стала пить воду, есть, а потом и расти. Всё живое цвело и крепло рядом с Обадайей, процвела и рысь.

Оказалось, что тогда она была ещё не взрослой, а большим котёнком. Учитель сказал, что для Дикой земли это не редкость, — там многие животные становились гигантами. С тех пор наречённая Мурчалкой жила на острове Ладосар, единственная в своём роде хищница, сама по себе, но в неразрывной связи со спасителем.

Обадайя держался за шерсть и прижимался к мохнатой холке, пока его подруга грациозно бежала сквозь лес. Через свои руки и ноги он ощущал биение могучего сердца и дыхание. Рысь достигла северо-восточной части острова, того места, где брал начало Перстяной мыс, — очень длинная линия земли, выступавшая в море.

Учитель рассказывал, что во времена далёкой древности, когда ещё стояла Гроганская империя, на Ладосаре жили люди, — гроганцы, или гроганиты, в зависимости от того, чей исторический трактат читать. В те времена Императоры-драконы Грогана посылали свои чёрные корабли в море Огня через пролив Кадахар в поисках новой земли и новых завоеваний. Провожал отважных мореплавателей маяк, стоявший на конце Перстяного мыса. Он же первым встречал их огнём цивилизации. Ко времени, когда Майрон и Обадайя поселились на Ладосаре, никаких людей там не было уже тысячи лет, как и самого маяка. На острие мыса остались лишь руины.

Обадайя осенил себя знаком Святого Костра, а рысь двинулась по кромке леса, рассматривая Сонное Лежбище. Так отрок назвал длинную полоску берега, начинавшуюся в основании Перстяного мыса, с восточной стороны острова. Море омывало несчётные серые голыши, из которых состоял тот берег; находились там и камни иного рода, — тоже округлые, поросшие ракушками, окружённые водорослями, но не серые, а белые. Они лежали на пляже где кучками, где по одиночке, разновеликие, от тех, что были с арбуз, до одного великана размером с дом. Неискушённому взгляду белые камни казались всего лишь камнями, но глаз волшебника видел в них огонёк жизни, ухо слышало медленное дыхание. На Сонном Лежбище не следовало слишком шуметь.

Юноша остановил Мурчалку и стал вслушиваться в дыхание спавших камней. Он заметил когда-то такое, что даже учитель пропустил мимо, — если набраться терпения, то внимательному слушателю откроется тайная песня. Они пели её во сне, пели все вместе одни и те же слова, что не менялись, возможно, со дня сотворения мира. Камни грезили об осени, о той поре, когда поднимутся в небо и сольются с духами ветра в дружеских объятьях. До самой весны будут они свободный носиться над миром незримые, пока не придёт время новой жизни и время сна. Тогда они вернутся обратно и лягут здесь, вновь твёрдые, сонные и неподвижные. И так раз за разом десятки тысяч лет.

Наслушавшись, мальчик утёр слезу и попросил рысь везти его к дому, но вдруг передумал.

— Постой, — сказал Обадайя вдруг, рассеивая мотыльков, — ты слышишь?

Привычный голос моря нарушался звуками, доносившимися из темноты, откуда-то с северо-северо-востока. Над волнами метались возгласы, похожие на речь, слышался плеск, будто множество вёсел ударялись о воду. Оби спешно стал плести чары Енотовых Глаз, дважды заклинание рассыпалось, только на третий, всё сложилось, и темнота перестала быть препятствием. Он увидел, как по воде шли четыре длинных корабля со сложенными парусами. К их бортам крепились круглые щиты, защищавшие немногочисленных гребцов, а носы украшали женские фигуры, выточенные из дерева. Орийские лодары.

Зажглись первые факелы и корабли скользнули к самому берегу благодаря своей низкой осадке. С бортов спрыгивали люди, звеневшие металлом, и тащили лодары дальше на сушу. Множа свет, чужаки стали обходить место высадки. Выглядели они растерянно, громко переговаривались на сканди — языке северных народов.

Среди прочих выделялись две высокие фигуры в белых шубах, раздававшие приказания. Стоя друг подле друга они творили некий ритуал, от которого колыхались волны Астрала, а потом вдруг Обадайя почувствовал на себе пристальный взгляд. Его обнаружили поисковым заклинанием.

— Может быть, им нужна помощь, — сказал отрок, — кажется, они устали. Наверное, надо проявить гостеприимство.

— Ф-ф-фря! Фря! Ф-фр-ря! — воспротивился Лаухальганда, подпрыгивая на месте.

— Раз так, можешь не сопровождать меня. Расскажи учителю.

Невзирая на призывы компаньона, Обадайя поднял над головой волшебную палочку, и жёлудь на её конце мягко засветился. Юноша простоял так достаточно долго, чтобы не стать неожиданностью ни для кого и не спровоцировать ненужного насилия.

— Идём.

Мурчалка понесла человека на Сонное Лежбище, где засверкала сталь. Воины с мечами и копьями выстроили стену щитов подле лодаров, за их спинами две беловласые шаманки плели какие-то чары. Мальчишка приблизился бесстрашно, восседая на рыси, словно какой-то юный бог лесов.

— Вам нужна помощь? — спросил Оби на плохом, но разборчивом сканди. — Раненные? Больные? Не бойтесь, я хочу помочь вам!

Были и раненные, и больные. Четыре больших и длинных корабля принесли на Ладосар больше трёх сотен человек, но лишь четыре десятка из них оказались достаточно сильны, чтобы взяться за оружие. Иные — хворые, старые, либо же совсем дети, измождённые долгим плаванием. Кашель и лихорадочный блеск запавших глаз, острые скулы, впавшие щёки. От взгляда на этих несчастных, сердце Оби испытывало боль.

Воины — а вернее, воительницы, — расступились, пропуская высокую статную женщину в плаще с песцовым воротником. Её бледная кожа была обветрена, серо-голубые глаза заволакивала пелена смертельной усталости, а на плечах лежали две рыжих косы, посеребрённых ранней сединой.

— Мир тебе, чадо, — произнесла незнакомка на хорошем вестерринге[48], — скажи… это… — она задыхалась, — континент?

Оби спрыгнул с Мурчалки и сделал шаг навстречу.