– Стой, кому говорят!

– Потом! – Впереди чернели скелеты заброшенных домов, ещё один поворот… И тут грохнул выстрел.

Стреляли за спиной, и я как-то сразу поняла, кто стрелял. Я затормозила, споткнулась о какой-то мелкий мусор под ногами и полетела носом на дорогу. Сзади, громко сопя и подволакивая больную ногу, догонял старик. Я глупо подумала, что ещё можно убежать, ведь я не ранена. Я даже встала и сделала пару шагов, прежде чем в бок мне уткнулся ствол ружья.

Мы стояли посреди улицы. Дома, правда, вокруг в основном заброшенные, где никто не живёт, но вот из окна вон того нас может быть видно…

– Саныч, у тебя опять затемнение? Сейчас же соседи полицию вызовут!

– Она не придёт. – Он так спокойно это сказал, что я даже не поняла сперва. Да что я там могла понять: я стояла белым днём посреди улицы, а мне в рёбра тыкали ружьём. Ствол недвусмысленно блестел на солнышке. Не видела раньше у старика ружья – хотя почему нет, он же любит ходить в лес…

– Саныч, приди в себя. Ко мне родители приехали, а ты тут хулиганишь. – Чёрт его знает, что на него нашло! Он ерундит иногда, часто всё забывает… Может, и сейчас что забыл? Но что такое можно забыть, чтобы тыкать в меня ружьём? Я старалась не показывать, что боюсь, и у меня получалось: я плохо видела ружьё, я не видела его лица и эту складку над переносицей, которая появляется, когда он злится. Жильцы после таких гримас лютуют особенно жёстко, я боюсь этой складки, но я её не видела, и мне не верилось в реальность происходящего.

– Идём! – Старик толкал меня во двор какой-то заброшки. То, что у него поехала кукуха, для меня не новость. Просто раньше он не бегал за мной с ружьём. Главное – не делать резких движений…

– Идём-идём! Я тебя с родителями познакомлю… Только там мы не пройдём с твоей ногой…

– Ты что, меня за дурака держишь?! – он рявкнул, наверное, на всю деревню, я даже оглянулась: может, кто услышит?

– Саныч, мне к родителям надо.

– Не надо! – Он рывком открыл дверь в заброшенный дом, хоть даже я видела висящий замок. Висел, что ли, на одной дужке?

– Саныч…

Он втолкнул меня в темноту и хлопнул дверью. Я подумала, что тут и надо бежать, он же не видит, куда целиться. Шагнула – и полетела вниз.

Мне показалось, что я падала бесконечно долго, но не ушиблась, попала на мягкое и невольно завопила. Я не видела, на что падаю, и фантазия уже успела нарисовать парочку свежих трупов и крысу.

Штука на ощупь оказалась гладкой, без бугров, больше похожей на матрас. А больше вокруг ничего не было. Даже пятнышка окна – темнота, и всё. Старик сопел где-то над головой.

– Саныч, что происходит? – Я старалась говорить спокойно, а голос задрожал.

– То, – раздалось сверху. Голос был неожиданно близко. Я подняла руку, нащупала деревянный потолок, получила ботинком по пальцам и взвыла:

– Ты можешь объяснить?!

– Личины. – Голос был спокойный-спокойный, как будто сказал «мыши» или «муравьи». – В них сидели личины. И в тебе личина. Гроб позже принесу.

Я даже не сразу поняла, о чём он. Гроб Саныч действительно доделал, эта бандура стояла в сарае, чтобы не давить мне на психику. То есть что, он был для меня?! Да старик его начал делать, как только мы приехали!

– Он для меня?

– Откуда я знал?! Всегда пригодится.

Всегда?

Сверху что-то оглушительно хлопнуло, и стало ещё темнее. Крышка! Я под полом, и старик закрыл крышку. Лязгнула щеколда, послышались шаги, и я глупо отметила, что уже нет того знакомого подволакивания незажившей ноги. Он что, решил запереть меня здесь?!

Я стала ощупывать потолок: дом заброшенный, старый, наверняка в полу – моём потолке – полно подгнивших досок. Если старику вздумалось меня тут запереть, я дождусь, пока он уйдёт, и прекрасно выломаю парочку досок и сбегу. («Личины. В них сидели личины. И в тебе личина».)

– Саныч, какие личины? В ком «в них»?

– Они всегда рядом. И в тебе.

– Откуда во мне, ты что?! Я разве злая?

– Ты предала меня. И Маринка. И этот Вася…

– Какая Маринка? Она же умерла! А у Васи гараж сгорел из-за жильцов. Саныч, ты опять забыл, да?

Если всю жизнь гоняться за личинами, в конце концов сбрендишь. Старик забыл, как всегда просто забыл. У него часто бывает…

– Нет никаких жильцов, дура городская. В Ваське личина. Васька меня предал, за что поплатился. Жаль, что только домом. «Отвезёт-отвезё-от», – он передразнивал меня тонюсеньким скрипучим голосом, а я ещё туго соображала.

Иногда до людей медленно доходит. Особенно сослепу и с недосыпу. Вот и сейчас до меня. Он говорил мне открытым текстом, что нет жильцов, что поджёг…

– Да ты же был на костылях! Забыл?

– Я прекрасно хожу. Надежда всегда была ко мне неравнодушна, дура старая.

Я вспомнила, как он бежал мне навстречу, отлично бежал, я ещё смеялась про себя, что он забыл… (И Маринка.)

– Погоди, а Марина-то как?

– Так. Мы живём в двадцать первом веке, где ломать – не строить. А уж шепнуть вам вслед кое-что на удачу… Маринка предательница!

Я не верила. У старика не все дома, он часто всё забывает, а потом («Нет никаких жильцов»)…

– Погоди, ты сам её просил меня отвезти.

– Она меня предала. Она должна была отказаться тебя везти. Отказалась бы – была бы жива. Иногда надо проверять людей, Танюшка. Обязательно проверять, чтобы знать, к кому поворачиваешься спиной. Нельзя жить в одной деревне незнамо с кем, опасно. Личины – они всегда рядом.

«Проверять». Он говорил это так спокойно, как будто мы дома чай пьём.

– …И ты предательница, – тот же ровный тихий голос, как будто он мне рассказывает про прихоти домового. – Вот тебе плохо со мной жилось? «У меня там роди-ители, пото-ом…» – он шумно плюнул под ноги.

Сверху на меня полилось что-то вонючее. Я отпрянула, но кое-что успело попасть на одежду. Запах был сильный, знакомый. Вроде смывка для лака или жидкость для розжига…

Я даже не завопила – настолько нереальным казалось происходящее. Ещё я отстранённо подумала: как всё-таки быстро проходит действие пустырника: на ночь выпил, спал спокойно, а уже с утра… Нет, этому экземпляру нужно что-нибудь посильнее.

«Личина». «Ты меня предала». «У меня там роди-ители». Жидкость для розжига журчала с потолка, я даже видела, как она блестит в темноте. «Личина». «Предала». Да не отдаст он меня родителям! Понимание пришло быстро, всё-таки запах горючего – очень доходчивая штука. Не отдаст, и всё. Не потому что влюбился или сиделка нужна, а потому что «моё». Он меня лучше грохнет здесь под полом, чем отдаст то, что считает своим.

Сейчас он подожжёт дом средь бела дня на глазах у всей деревни (да много ли народу осталось!). Никто не удивится: у нас же жильцы, личины, то-сё… И всем старик будет рассказывать про личин, нечистую силу и гонять чертей у соседей за еду. («Нет никаких жильцов».) И ему будут верить. Он привык, что ему верят. Его слушаются. Его уважают. Потому что он один умеет найти управу на жильцов, от которых страдает вся деревня («Нет никаких жильцов»). Они не знают, они считают Саныча спасителем. Но ведь он и правда умеет заговаривать зубы, вызывать дождь…