о том, что ему же и предстояло это выяснить – не ночью, так утром, когда полагается отпирать церковь и готовить всё к службе первого часа[63]. Но ему повезло – какая-то из женщин ближайших дворов, ещё раньше вставшая к корове, заметила отворенную дверь церкви, а внутри тишину и мрак. К тому времени как Вояту пришли будить, перед церковью собралось уже человек десять, мужчин и женщин. Однако баба Параскева – то ли что-то зная о ночных событиях, то ли просто жалея Вояту, – в избу никого не пустила, а разбудила его сама.

– Вставай, голубчик! С отцом Касьяном беда!

– А! – Воята дёрнулся и сел. – Что?

Было ощущение недавно виденных жутких снов, но в первый миг он ничего о ночном происшествии не помнил.

– Отец Касьян в церкви лежит, в самом, говорят, алтаре. Жив ли, нет – неведомо, туда войти никто не смеет, за тобой послали, ты всё ж церковный человек.

Сперва Воята удивился – отец Касьян лежит в алтаре? Потом вспомнил…

– Нежанка Григшина нашла его, да ей-то не войти… Заглянула и давай вопить… Григшу позвала, да в алтарь идти и он побоялся… Поди уж… Я вот тебе сорочку свежую вынула.

Умывшись, надев чистую сорочку и причесавшись, Воята почувствовал себя немного лучше. Вчерашнее казалось жутким сном, и это чувство придало ему твёрдости делать вид, будто он никаких таких снов не видел. Слава Богу, что не ему пришлось «обнаружить» в алтаре лежащего без чувств попа – лицемерие Вояте не давалось.

При виде его толпа у церкви оживилась, все заговорили разом. Внутри обнаружилось несколько мужчин, в том числе Овсей, Арсентий и Трофим-тиун, но и они не знали как быть. Царские врата стояли нараспашку, приводя людей в ужас, – тайны иного мира оказались слишком близки и страшны. Воята заглянул в алтарь: отец Касьян лежал на полу возле трапезы, на том же месте; судя по всему, он с тех пор не шевелился, и никто его не трогал.

С чувством, будто доживает последние мгновения своей жизни, Воята двинулся к двери диаконника. Если окажется, что он попа убил… Хоть тот и был одержимым, но всё же грех какой! Может, тут его и не уличат… Но разбирать убийство наверняка посадник из Новгорода пришлёт своих дворян-праведщиков[64], а там люди дошлые и опытные… Дознаются… скажут, из Новгорода выслали за буйство, а он в Сумежье попа убил! Вот родителям позор… И дались ему эти тайны Панфириевы! Не мог жить как все?

Подойдя к отцу Касьяну, Воята ещё раз перекрестился, встал на колени. Прошлые сражения на волховском мосту наделили его кое-каким опытом в обращении с побитыми. Кожа священника была холодной, как у мертвеца. Чувствуя, как сердце катится куда-то в бездну, почти без надежды Воята послушал сердце, проверил бьючие жилки. Жилки бились, сердце стучало.

Жив! Ослабев от громадного облечения, Воята сел на пол и ещё раз перекрестился. Сжал голову руками и посидел так, но в мыслях яснее не стало.

– Мужики! – слабо позвал он, обращаясь к тем смутно видным лицам, что лезли в двери диаконника и жертвенника. – Жив он! Дайте одеяло… и заходите кто, надо его домой нести, я один не подниму! Не волоком же волочь.

После бестолковой, боязливой суеты наконец доставили пару одеял, закутали бесчувственного батюшку, подняли втроём – Воята, Арсентий и Дёмка, как самый здоровый из тех, кто оказался поблизости, – и понесли в попову избу, благо она стояла почти вплотную к церкви. Там уложили на лавку, служившую ему постелью, и укрыли. Руки и ноги отца Касьяна были холодны как лёд. И неудивительно: невесть сколько он пролежал в одной сорочке в холодной церкви, с открытой дверью в весеннюю ночь. Мог бы насмерть замёрзнуть, не будь такой здоровый.

Пока бабы сбегали за Ираидой и Параскевой, Воята оглядел избу. Верхняя одежда священника лежала на ларе, куда он и должен был её поместить, устраиваясь спать. Пока ещё никто не задавал вопросов, с чего бы это батюшка среди ночи один, да ещё босиком и в сорочке, отправился в церковь и как лишился чувств. Явившаяся первой баба Параскева осмотрела его и указала на здоровенную шишку на маковке. Скула, куда прилетел Воятин кулак, опухла и побагровела.

– Кто ж его бил-то? – просипел Арсентий.

– Видать, бесы! – сказал Овсей. – Схватился с ними… чудо, что жив остался!

– Бог спас!

Воята молча сглатывал. Его бледность и потрясённый вид никого не удивляли.

Ключ… Всего от церкви имелись два ключа, и Воята не знал, где отец Касьян хранит свой. Ночью тот явился без ключа. Свой ключ Воята унёс с собой, слава Богу, не выронил. Если кто-то сообразит поискать поповский ключ и найдёт его на обычном месте, станет очевидным, что отец Касьян вошёл в уже отпёртую церковь и отпёр её кто-то другой. А второй ключ имеется только у парамонаря. Но что делать – Воята не мог сообразить. Не искать же поповский ключ на глазах у всех, у старейшин и баб! А отец Касьян своим ключом со времени приезда Вояты не пользовался и мог запрятать невесть куда, в утку и зай-ца. Оставалось надеяться, что об этом никто не подумает. Но если бы отец Касьян, сохрани Бог, оказался убит, то посадничьи праведщики уж точно спросили бы о ключах! А если отец Касьян всё же умрёт? Чувствуя, что вовсе не избавился ещё от опасности, Воята дрожал под кожухом от жара и озноба разом.

Оставив баб в поповской избе, он вернулся в церковь. Выдворил народ – пения нынче не будет, – закрыл Царские врата и боковые двери тябла, заменил сгоревшие свечи в семисвечнике, уложил Евангелие и крест как следует. Трещина через всю верхнюю крышку казалась издевательской бесовой ухмылкой. Когда её кто-то заметит… Тоже будут толковать, откуда взялась.

Помнит ли что-то отец Касьян? Если помнит, Вояту ещё ждёт встреча с посадничьими праведщиками, которых вызовут, чтобы передать им парамонаря, обвинённого в попытке убийства иерея. Напасть на попа в самом алтаре, жахнуть Евангелием по голове! Про такое святотатство Воята и не слышал никогда. Архиепископ сошлёт его в монастырь и запрёт на всю жизнь, велит кормить одним хлебом, и то раз в три дня… Воята содрогался с головы до ног, воображая свою будущую участь. Родителям-то какой позор – на весь Новгород! И отец, поп Тимофей, может через это дело прихода лишиться. А как оправдаешься – скажешь, поп бесом одержим и хотел меня убить? А что ты, отроче,