Была ли уместной интервенция Абу Саида, как он считал? Можно предположить, что он был плохо осведомлён или переоценил собственные силы. Была ли она необходима? Возможно, в самом деле был смысл сыграть на опережение, сдержать зарождавшуюся империю, которая вполне могла позже заявить претензии на весь Иран. Тимурид перешёл в наступление. В 1469 г. он проиграл сражение и погиб. Почти не приходится сомневаться, что после такого триумфа Узун-Хасан мог бы захватить все земли Ирана. Но он воздержался от этого, вероятно, опасаясь удара с тыла со стороны османов. Преемник Абу Саида, Хусейн Байкара (он же Султан Хусейн-мирза, 1469-1506), был назван «императором», падишахом, потому что падишах был нужен и потому что он был правителем Герата, но империи уже не было, не было даже царства, а лишь множество мелких княжеств, которые признавали его сан, но не его власть и ссорились меж собой. В их число входило и почти ничтожное, но занимавшее самые плодородные земли Средней Азии — Фергану и Андижан — княжество Омара Шейха Мирзы (1456-1494), отца того самого Бабура, который позже возродит тимуридское величие, завоевав Индию.

Итак, Иран ещё раз принадлежал тюркам: западная часть — кочевым, которые при всех достоинствах не были благословением для страны, потому что кочевники, как мы уже неоднократно повторили, всегда в большей или меньшей мере были грабителями; Восток — оседлым, имевшим высокую культуру и создавшим одно из прекраснейших воплощений мусульманской цивилизации. Некий парадокс заключался в том, что как раз иранцы тогда властвовали в Индии, от Инда до дельты Ганга, и усиливали влияние, которое иранизм прежде осуществлял на эту страну. В Делийском султанате, который был основан в 1206 г. Ильтутмышем, тюркским мамлюком Гуридов, и где, примечательный факт, четыре года (1236-1240) царствовала женщина — Разия, власть последовательно перешла сначала к Хильджи (1290-1320), полностью иранизированным тюркам, потом к другим тюркам, Туглакам (1320-1398), и, наконец, к Саидам (1414-1444), которых мы уже встречали и которых сменят другие афганцы, Лоди (1444-1526): они потеряют часть земель, принадлежавших предшественникам, и станут просто коалицией семи афганских князей. Значит, настолько сильна была здесь хватка Ирана. Тем не менее тюрки, верховенства которых Индия более чем на век избежала, считали её частью своего достояния. Это мнение станет одним из аргументов Бабура в пользу её завоевания.

ТИМУРИДСКОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ

Не надо поддаваться гипнозу слов. «Возрождение» в тимуридском Иране значило вовсе не то же самое, что в Европе. Что понимают под ним на Западе, известно. В Иране оно означало не что иное, как оживление культурной активности после опустошительных войн Тамерлана, хотя это слово не следовало бы применять, потому что полностью эта активность никогда не прекращалась. Если Самарканд с его грандиозными постройками конца XIV в. недостаточно служит доказательством этого тезиса, таковым мог бы стать Шираз, для которого XIV в. был золотым веком. Именно тогда его художники создали иранскую школу классической живописи, придали ей яркую самобытность, приобрели совершенное техническое мастерство в рисунке и колорите, открыли перспективу, располагая персонажей на разных уровнях, наложенных один на другой («Шахнаме», 1370, Стамбул, и 1397, Британский музей). Именно тогда его литературная школа породила одного из величайших поэтов Ирана, Хафиза (ум. около 1390), мастера газели — короткого стихотворения, в которых он достиг совершенства.

Что могло бы способствовать сближению обоих Возрождений, так это аналогии, какие можно провести между некоторыми фигурами, прославившими то и другое и как будто принадлежавшими к одной семье. Кстати, я уже отмечал (в своём «Бабуре») некоторые сходные черты в портретах будущего императора Индии и, например, Лоренцо Медичи.

Рассматривая миниатюры, керамику, ткани, мы охотно делаем вывод, что общество, для которого производили эти вещи, воплощало саму изысканность, тонкость, изящество. И, конечно, в нём было это, но были и вульгарность, скотство, грубость, ведь там было всё одновременно, ведь оно во всём доходило до предела. Оно страстно предавалось всем порокам. Оно принимало наркотики. Оно упивалось до смерти, в буквальном смысле слова, знаменитым ширазским вином и винами других марок. Оно играло в кости, оно заключало пари по любому поводу, хотя ислам это запрещает, и делало это с такой страстью, что игроки и спорщики порой разорялись. Оно было педерастическим: мужчины настолько любили мальчиков, что дети горожан уже не решались выходить на улицу из страха, что их похитят. Оно охотно практиковало свободную любовь — адюльтер так мало его пугал, что, когда некто пожаловался, что у него забрали жену, ему ответили: «Она с тобой уже столько лет, пусть побудет несколько дней со мной».

В то же время оно могло быть предельно набожным. После царствования Улугбека почти у всех суверенов были духовные наставники. Дервиши, каландары, попадались повсюду. Наиболее ценимыми науками, имевшими больше всего очагов, были богословие, юриспруденция и арабоведение. И по мере того как со временем власть ислама укреплялась, сокращались свобода мысли и свобода женщин, но, как ни странно, не свобода нравов.

Женщины! Они занимали много места в сердцах мужчин, как бы те ни любили мальчиков. Это был век любви — не только той, какую воспевают, как всегда делали мусульмане, но и той, какую испытывают. Халиль отдал всего себя Шад-Мулк, которая, кстати, его не пережила. Дядя Бабур-шаха так влюбился в одну из своих жён, что отказался от всяких сексуальных отношений с остальными. Хусейн Байкара, имевший обширный гарем, безумно полюбил одну из своих наложниц, женился на ней и отдал ей почти всю полноту власти. Такая экзальтация любовного чувства сохранится и в Индии Великих Моголов — ей мы обязаны Тадж-Махалом. Женщины пользовались такой свободой, какую ислам предоставлял им редко — или никогда? Уже Руи Гонсалес де Клавихо описал праздники Тамерлана, в которых участвовали знатные дамы в великолепных одеждах и с непокрытыми волосами, падающими на плечи. Ещё Бабур будет наносить визиты дамам из своего семейства, как и из семейств своих сподвижников. Некоторые из этих женщин были весьма образованны. В Герате много говорили об одной знаменитой поэтессе; одна из дочерей Бабура, Гульбадан, станет талантливой мемуаристкой.

Любили развлечения. Много играли, и не только в кости, но и в триктрак, в шашки и особенно в шахматы. Занимались спортом — популярны были игра в поло, конные скачки, прыжки, стрельба из лука, борьба и та игра, которой дал известность Афганистан: бузкаши, тогда называемая оглак, где две команды всадников борются за тушу козла. Разумеется, охотились — с собаками, с соколом, с гепардом, в засаде. Смотрели на выступления спортсменов, равно как на бои животных — петухов, куропаток, баранов — или на выступления борцов, акробатов, канатоходцев, жонглёров, фокусников. Слушали музыку и сами исполняли её: не владеть музыкальным инструментом, не иметь слуха или не узнавать произведений прославленного композитора означало быть весьма дурно воспитанным. Всё становилось поводом для празднеств, и они часто были великолепными — прохождения солдат или ремесленных корпораций, поставленные с большим искусством, пиры, на которых сотрапезников веселили танцовщицы и шуты и которые опьянение нередко обращало в самый дикий разгул, побуждая участников к самым грубым поступкам.