При всей власти, приобретённой тюрками, которую, впрочем, попытаются ограничить, тем не менее понемногу формировалась нация или нечто довольно похожее на неё, и основатель династии, а также его преемники гениально сумели, несмотря на неизбежные кризисы, приучить к совместной жизни в одном государстве людей, которые раньше чаще всего подчинялись разным властям, сражались меж собой, говорили на разных диалектах или на разных языках, не все поначалу исповедовали одну и ту же религию, находились на разных стадиях развития и вели совершенно разный образ жизни в зависимости от того, были ли они горожанами, крестьянами или кочевниками.

ШИИЗМ ОБЪЕДИНЯЕТ ИРАН

Плотно скрепить составные части иранского пазла позволили личность шаха Исмаила и горячая преданность его приверженцев, самые пылкие из которых в конечном счёте усмотрели в нём реинкарнацию Али. Когда на смену блестящим победам очень скоро пришло роковое военное поражение от османов при Чалдыране в 1514 г., престиж шаха померк в глазах самых умеренных его сторонников, но возникли новые чувства, заменив прежнюю спайку, утратившую силу, на другую, намного более прочную. Кызылбаши, страдавшие, как и прежде, от действий суннитов и османского правительства, были уязвлены тем, что последние их победили. Иранцы нагорья в большинстве были убеждёнными шиитами-двунадесятниками, а значит, врагами суннизма, и тоже пострадали от долгого господства последнего, когда его навязывали сельджуки. Шах Исмаил и его окружение поняли: чтобы сделать их такими же фанатиками, как кызылбаши, надо разжечь их религиозные чувства. Кроме того, они увидели, что только шиизм, какой всё больше исповедовали в Иране с XV в., способен объединить страну. Они сами были не двунадесятниками, а семиричниками — насколько по-настоящему исповедовали ислам. Но из политических соображений они стали двунадесятниками. Они провозгласили шиизм государственной религией и силой навязали его тем, кто его не исповедовал, а таких оставалось ещё много. Они перебили много суннитов, где могли, в частности, в Тебризе, в Исфахане и, возможно, ещё больше в Герате, который, похоже, был крупным очагом суннизма в Хорасане. Зато, похоже, они тогда не оказали никакого нажима на Восточный и Южный Афганистан либо не добились там успехов. Их нетерпимость и насилия, особенно когда их жертвами становились суфии или прежние единоверцы, были не только эффективны, но и демонстрировали искренность и глубину их убеждений, в каковых, разумеется, можно было сильно сомневаться.

Так Иран добился единства благодаря шиизму, став единственной мусульманской страной, которая его исповедовала. Этот факт стал для него предметом гордости. Он исполнился презрения ко всем соседям, не разделявшим его веру. В нём он находил силы, чтобы противостоять их нападениям, каковые очевидным образом становились атаками злого начала. Абсолютная необходимость защищаться сплотила его. Только позже вмешательство европейских держав, которые унижали иранцев и в конечном счёте привили им комплекс неполноценности, способствовало осознанию последними национальной идентичности. Этнические, лингвистические, даже религиозные различия отступали перед необходимостью давать отпор, тем более что двору удавалось оттеснять тюрков от дел, пусть даже опираясь на некоторые ираноязычные популяции, на грузин и армян, активно давая им возможность создавать ополчения и формировать одну из главных сил в армии.

Религиозные преследования, предпринятые с тем, чтобы заложить основы современного Ирана, и действительно заложившие их, происходили только некоторое время. Особенно они свирепствовали при шахе Исмаиле, а после него возникали лишь спорадически — в короткое царствование Исмаила II (1576-1577), очень лютого монарха, и при шахе Султане Хусейне (1694-1722), когда стали причиной восстания афганских суннитов и повлекли за собой падение династии и бедственные нашествия. Зато пропаганда шиизма неизменно оставалась активной, и внутри империи, и особенно в османской Анатолии, где она будоражила племена. Это она в большой мере несёт ответственность за войны, заливавшие кровью Ближний Восток около двухсот лет, которые были религиозными задолго до того, как стали национальными, и, как все войны в мире, ведущиеся во имя идеологии, сопровождались неслыханными зверствами. Если османский султан Селим I получил прозвище Явуз, «Грозный», за свои жестокости, за «людей, разрубленных на куски, за головы детей, насаженные на копья» (Алтан Гёкальп), то шах Исмаил в равной мере заслуживает этого прозвища.

СЕФЕВИДЫ

Из одиннадцати сефевидских суверенов, царствовавших в Иране с 1501 по 1736 г., только два своей личностью и деяниями возвышались над общим уровнем — шах Исмаил (1501-1524) и шах Аббас I Великий (1588-1629), и, как сказал Жан Шарден, когда последний «перестал жить, Персия перестала процветать». Таким образом, своей громкой репутацией и бесспорным блеском, какой она придала Ирану, династия обязана им, но когда порой доходят до утверждения, что страна никогда не была столь великой, как при ней, — это уже преувеличение. А как же Ахемениды? А как же Сасаниды? Где в XVI-XVII вв. великие люди и великие дела, какими прославились эпохи арабского владычества, саманидов, сельджуков, ильханов и тимуридов? Исфахан сиял, но Масджид-и Шах (Масджид-и Имам, как говорят теперь) не имеет никакого отношения к творчеству. Миниатюры очаровывают, но Резе Аббаси далеко до Гияса ад-дина и Бехзада. Ковры чудесны, но тех, которые были вытканы раньше, не сохранилось, так что сравнивать не с чем. Керамика искрится, покрывая, сверкающим слоем все памятники, но за редким исключением это не мозаика, а готовые изразцы. Не было ни одного настоящего поэта, ведь нельзя же к ним отнести Хатифи (племянника Джами), Ахли, Орфи и даже Мухташама из Кашана в XVI в. и Саиби в XVII в. Не было ни одного талантливого историка. Не было ни одного учёного. Где тогдашние Фирдоуси, Низами, Хафизы? Где тогдашние Джувейни и Рашид ад-дины? Где тогдашние ал-Бируни, Авиценны, ал-Каши? Иран блистал, но не всё то золото, что блестит. Клонясь к упадку, Иран блистал последним, бесконечно привлекательным блеском.

Времена были сложными. Положение Ирана — ещё сложней. Внутри страны недоставало интеллектуальных элит, отчасти потому, что многие бежали от гонений, укрылись в Турции или в Индии, где усиливали иранское влияние и где в числе эмигрантов обнаружились отдельные таланты, как Файзи, который перевёл персидскими стихами «Махабхарату». Стремление сплотить страну, сделав её чисто шиитским государством, привело к чрезмерному развитию теологических исследований (на арабском языке) и литургических (на персидском) и создало теократический режим — мы имеем в виду такой режим, при котором государство служит религии, а не такой, как в османской Турции, где религия служила государству. Власть мулл непрерывно росла, а значит, и их численность, ведь духовная карьера оказывалась самой престижной и выгодной. Во внешнем мире с Ираном соседствовали две больших державы — Османская на западе и Великих Моголов на востоке, а также не самое слабое царство узбеков на северо-востоке, и как раз тогда здесь появились европейцы и их колониальные империи — сначала Португалия, потом Голландия и, наконец, Англия, которые прибрали к рукам торговлю, строили всё больше факторий и баз, контролировали мореплавание в Индийском океане и в Персидском заливе. Состояние войны было почти непрерывным. У Ирана остался выход только в северные степи, куда скоро пришли русские (взятие Астрахани на Каспийском море в 1555 г.).