Я немного расслабился и почувствовал, как по ноге стекает теплый ручеек пота.

— Он врет! — прошипел Фердия. — Если Мейв нарушит свое слово, то я здесь ни при чем. Я бы никогда не стал тебя предавать, — потом добавил, уже тише, почти просительно: — Он врет, Кухулин, — и уже вяло, без всякого выражения, повторил: — Он врет.

Кухулин поднял копье, готовясь вступить в бой.

— Это неважно.

Я понял, что сделал нечто одновременно великое и ужасное. Я указал Кухулину его судьбу: спасителя Ольстера, величайшего героя в истории страны, победителя Фердии и всех воинов Коннота. Но какой ценой? Я заставил его усомниться в названном брате и чувствовал, что он никогда мне этого не простит. Даже я до сих пор себе этого не простил. Но что мне еще оставалось? Он мог погибнуть, после этого все мы были бы обречены на смерть. А тем временем люди Мейв наводняли Ольстер — не только те, кто тайком пробрался в страну вопреки данному Эйлиллом слову, но и основные войска, которые, согласно договору, могли продвигаться вглубь страны только до тех пор, пока длился поединок. Только Кухулин мог их остановить, и его необходимо было заставить это сделать. Я жалел лишь о том, что заставлять его пришлось мне и Фердии, который стоял сейчас перед ним.

Колесничий Фердии вскочил на ноги, осыпая Кухулина проклятиями и оскорблениями (некоторые из них я запомнил, чтобы применить при случае), а два героя набросились друг на друга, выкрикивая отчаянные ругательства и нанося удары мечами. На нас они напасть не могли, поэтому принялись друг за друга.

Я видел, что схватка все равно приносила им немало удовольствия: они любовались фехтовальным мастерством соперника, отказывались воспользоваться преимуществом, когда кто-нибудь из них спотыкался, позволяли друг другу поднять оброненное оружие. Когда спустились сумерки, они отшвырнули оружие в сторону, обнялись и поднялись на тот берег, откуда пришел Фердия, после чего его колесничий принес им поесть. Мы вчетвером потрапезничали, причем оба героя с дотошностью проследили, чтобы каждому из них досталось поровну всех лечебных снадобий, которые нашлись и в наших, и в их запасах. Мы с колесничим Фердии по очереди охраняли их покой, пока оба воина спали с противоположных сторон одного костра.

Они все еще оставались братьями, несмотря на то, что я поселил червя сомнения в самую сердцевину их дружбы. Я знал, что они хотят растянуть то короткое время, которое осталось до смерти одного из них. Они смирились с неизбежным, и никто из них не желал изменить ход событий, как не хотел и попусту тратить оставшиеся часы. За ужином мы с колесничим почти не разговаривали, в отличие от обоих героев, которые все время смеялись, рассказывали всякие истории и напоминали друг другу о пережитых вместе приключениях.

Как мне хотелось иметь такого друга, как Фердия! Но я бы хотел быть другом и Кухулина, в том смысле, в каком был ему другом Фердия.

Я бы многое отдал за то, чтобы избавиться от ощущения неизбежности чего-то ужасного и непоправимого, чего никогда не должно было случиться.

Когда они проснулись на следующий день, их тела покрывала густая роса. Кухулин и Фердия двигались медленно, осторожно расправляя затекшие суставы и стараясь не бередить саднившие раны. Я и сам чувствовал усталость, хотя и не провел весь предыдущий день, сражаясь со своим другом, пытавшимся меня убить, поэтому мог только представить себе, каково им. Свет за холмами становился все ярче, звезды исчезали одна за другой. Кухулин и я перешли на другой берег, готовясь к рассвету. Герои ни разу не посмотрели друг на друга, пока не были готовы к поединку.

Солнце коснулось воды, и час битвы настал. Пальцы Кухулина свело от холода. Потянувшись за мечом, он неловко ухватился за него и, не удержав, уронил на землю. Любой ольстерец посчитал бы это дурной приметой.

Дурные приметы и пророчества постоянно преследовали Кухулина. Ему было суждено спасти Ольстер. Это все, что сказал нам Каффа. Его подвиги должны были навечно остаться в песнях бардов. Кроме этого нам ни о чем не было известно. Чего мы не знали, — по крайней мере, я не знал, — так это того, переживет ли Кухулин этот день. Его подвиги уже стали легендой. Он в течение длительного времени сдерживал продвижение армии Мейв, и этого уже могло быть достаточно, чтобы спасти Ольстер. Кухулин мог сегодня погибнуть, и пророчество все равно сбылось бы. Правда, в пророчестве не говорилось, должен он при этом погибнуть или нет, как не упоминалось и о том, падет ли он от руки Фердии или кого-то другого. Пророчество гарантировало ему нечто вроде неуязвимости до тех пор, пока не будут выполнены упомянутые в нем условия. Теперь эти условия были выполнены, так что он стал вполне уязвимым. К тому же нельзя было отбросить вероятность того, что эта старая вонючка Каффа все перепутал, — прочитал куриные потроха вверх ногами или вообще придумал все на ходу.

Я смотрел на другой берег и думал. Мне хотелось, чтобы Кухулин победил и остался в живых, и все же… Ведь Фердия был великим воином, полным жизни, и казался бессмертным. В предыдущем бою он сражался с Кухулином на равных, отбивал его атаки, когда тот нападал, преследовал его, когда тот отступал. Он знал все его уловки, мог свести на нет все его приемы. Кухулин часто говаривал мне, что Фердия — единственный, кто мог бы встретиться с ним в бою, серьезно надеясь на победу. Единственной разницей между ними было зазубренное копье Гай Болга — у Фердии не было равного ему оружия. Но оно было мирно приторочено у седла. Кухулин никогда бы не стал использовать его в честном поединке, уж точно не против Фердии. Он должен был победить его по всем правилам или проиграть. Никаких особых видов оружия, никакой магии. Честная победа или смерть.

Они увлеченно молотили друг друга посреди брода, когда я услышал за своей спиной топот копыт. Я понял, кто это, даже не оборачиваясь.

— Привет, Оуэн, — поздоровался я.

Оуэн намотал поводья на ветку и съехал по пологому откосу вниз, к самому краю воды. Там сидел я, наблюдая за схваткой. Он уселся рядом, чуть не потирая ладони от радости, — у него был вид человека, который сделал хорошую ставку на собачьих боях, и находится в предвкушении крупного выигрыша.

— Как там Великий король? — спросил я.

Когда я увидел выражение лица Оуэна, у меня все внутри опустилось.

— Не очень. Мужчины все еще больны. Все поголовно до сих пор валяются в кроватях. Каффа говорит, что из-за предательства Конора проклятие может длиться вдвое дольше, чем раньше.

Оказывается, дела шли все хуже.

— А что насчет армии Коннота?

— Они непрерывно продвигаются вперед. Пока Фердия жив, они будут продолжать наступление. Наши люди не в силах их остановить.

— Какая жалость, что барды не могут драться.

Я тут же беззвучно выругал себя. Это было нечестно. Оуэн покосился на меня.

— Нам запрещено, — сказал он. — В отличие от колесничих.

Вполне справедливое замечание. В сущности, мы оба были посторонними на этой войне.