что как личности все мы уникальны. Чтение знаков в линейном письме Б, как и вообще «чтение мира», даже если представляется нам чем-то исключительным, на самом деле свойственно всем людям. Однако каковы же мои будни? Кто мои друзья? Что такое вообще моя жизнь? Всякое самоописание дается мне с трудом, потому что у меня проблема с зеркалами. Когда я бреюсь, я, конечно, гляжу на себя в зеркало, потому что стараюсь не порезаться, но вижу только свою щеку, а не человека. До сих пор не могу точно сказать, какого цвета у меня глаза. Раздумывать о себе, да и в целом кружить вокруг собственного пупка мне крайне неприятно. Но некоторые обыденные вещи я про себя знаю и могу их назвать. С близняшками Фридой и Гретой меня роднит внимательность к собственному расположению в пространстве по отношению к другим. Я особенно остро ощущаю его, когда выступаю перед большим количеством зрителей. Участвуя в круглых столах и публичных дискуссиях, я могу ясно мыслить и рассуждать только в том случае, если собеседник сидит справа от меня. Когда он оказывается слева, я всегда чувствую, что мне приходится принимать неестественную позу. То же самое происходит и в кинотеатре. Если я смотрю фильм вместе с кем-то, то пусть он лучше сядет справа от меня, иначе совместный просмотр превратится для меня в пытку. Лучше всего я воспринимаю экран, когда смотрю на него немного левее центральной оси, то есть слегка повернувшись вправо. Хотя вообще-то я очень редко хожу в кинотеатр: смотрю не более трех-четырех фильмов в год.

Живу я в Лос-Анджелесе. Когда нам с женой Леной пришлось решать, где обосноваться в Штатах, ответ пришел сразу – в городе с самым большим символическим капиталом. Несмотря на то что Лос-Анджелес в основном ассоциируется с гламуром и поверхностным блеском Голливуда, это также и родина интернета, и все значительные художники работают теперь не в Нью-Йорке, а именно здесь, равно как и писатели, музыканты, математики. Большое число мексиканцев своей невероятной энергией окрылили здешнюю музыку и литературу. Здесь проектируют электромобили, а в южной части города строят ракеты многоразового использования. Центр управления полетами ряда космических компаний находится к северу от Лос-Анджелеса, в Пасадене. Но и многие банальные и заурядные явления тоже имеют истоки в этом городе – студии аэробики, роликовые коньки, безумные секты. Список можно продолжить.

У Лос-Анджелеса есть и темные стороны. Однажды во время съемок интервью для BBC в меня выстрелили, и я был легко ранен. Но эта история также помогла мне понять, что легенды здесь носятся в воздухе. Буквально через несколько дней мне пришлось вытаскивать из перевернувшейся машины Хоакина Феникса, угодившего в аварию на дороге прямо передо мной. Кажется, Хоакин тогда был лишен водительских прав, и ему, наверное, не следовало садиться за руль. Зажатый головой вниз сработавшими подушками безопасности, он никак не желал отдать мне зажигалку, от которой пытался прикурить, не замечая, что вокруг отовсюду капает бензин. Я никогда не рассказывал об этом происшествии публично и подтвердил свое участие в нем только после того, как Хоакин сам рассказал об этом прессе.

Читаю я медленно, потому что часто отвлекаюсь от текста: перед моим внутренним взором сами собой возникают образы и ситуации, связанные с прочитанным, – но я отвлекаюсь лишь для того, чтобы потом снова сосредоточиться на чтении. У меня может уйти две недели на то, чтобы освоить первый абзац, – так было, например, при чтении «Ходить» Томаса Бернхарда. Первые строки этой книги настолько колоссальны, что я не перестаю им удивляться. По-настоящему я могу читать только лежа. Отчасти из-за того, вероятно, что в детстве, обитая в одном помещении с братьями и мамой, я никогда не имел удобного места для чтения за столом и читал лежа на полу с подушкой под головой, ощущая вокруг неограниченное свободное пространство. А вот работаю я быстро и качественно, без бесконечных дублей на съемках. Поэтому съемочный день у меня почти всегда заканчивается раньше намеченного, часа в три-четыре, хотя можно было бы работать и до шести. Не помню, чтобы хоть когда-нибудь в жизни работал сверхурочно. Ведь я кто угодно, только не трудоголик. Ночные съемки для меня жуть, потому что я не полуночник. Сценарий начинаю писать, когда уже полностью представляю себе весь фильм, и редко сижу над ним дольше недели. Тишина мне для этого не нужна: могу писать в набитом автобусе или под крики малышни на детской площадке. Но мне всегда важно было развивать киносценарий как особый литературный жанр. Вот, например, первые фразы моего сценария для фильма «Кобра Верде» (1987), который начинается в жаркой и засушливой местности Бразилии – сертане: «Свет ослепляющий, убийственный; небо без птиц; собаки лежат, измученные жарой. Обезумевшие от ярости металлические насекомые вонзают жала в раскаленные камни». Для киноиндустрии это довольно необычно.

Когда есть возможность, я встаю поздно. Снов не вижу. И это совершенно противоречит учению о том, что все люди видят сны по столько-то часов или минут каждую ночь, – я живое доказательство того, что это не так. Причем меня можно разбудить в любой момент, и окажется, что никаких снов я не видел. В среднем я вижу сон не чаще одного раза в год, и это вечно какая-нибудь ерунда: например, мне снится, что я съел сэндвич. Зато погружаюсь в грезы средь бела дня, особенно когда хожу пешком. И тогда я проживаю целые романы, но в конце концов оказывается, что я следовал в верном направлении. А вот проснувшись утром, каждый раз заново разочаровываюсь, что опять не видел снов, и совсем не исключаю, что это разочарование и заставляет меня снимать фильмы. В детстве у меня было несколько ярких эпизодов лунатизма. Вот я в большой армейской палатке, плотно заставленной раскладушками, потому что общежитие переполнено, тормошу брата Тиля, требуя, чтобы он продолжал, отталкиваясь шестом, вести свою плоскодонку по озеру Нойзидль. В ответ он тряханул меня с такой силой, что я проснулся. Вокруг была кромешная тьма, а я – по грудь в своем спальнике, и потом еще долго и бестолково я скакал в нем, не соображая, где мое спальное место, и будил спящих, стукаясь о края их кроватей. Подобное иногда случалось со мной и в более старшем возрасте. Я никогда не принимал наркотики. Культура вокруг них всегда отталкивала меня. К тому же думаю, что для меня наркотики были бы особенно вредны, потому что внутри меня и так бушует слишком много бурь.

Я избегаю общения с поклонниками. Время