Зверь помогать не желал.

Мэйнфорд был с ним согласен, но…

— Спасибо, — Вельма с трудом стояла. — Я так давно готовилась уйти, но, когда это случилось, вдруг испугалась. И разозлилась. И еще мне стало обидно. Разве я не отдала ему всю свою любовь? Для людей, Страж по имени Мэйнфорд, любовь значит так мало…

Кохэн по-прежнему стоял.

Просто стоял.

Глаза его были широко раскрыты, и Мэйнфорд многое отдал бы, чтобы увидеть, что же творится в голове масеуалле, и вывести его из кошмара, в котором он оказался.

— Не стоит, — хрупкие пальчики Вельмы сдавили запястье. — У него своя дорога… он или справится, или нет. Лучше подумай о той, которая тебе нужна… если она действительно нужна.

Терпкий запах говорил, что Тельма была здесь.

Теперь Зверь ощущал след явно, остро и готов был немедля идти по нему…

— Подумай…

— Ты… — Мэйнфорду нужны были ответы. — Почему ты… ты убила своего мужа… он завел любовницу… и та забеременела… а ты…

— А я была так молода и верила в любовь, — Вельма смотрела на свои ладони в лаковой пленке крови. — Я готова была ради этой любви на все… это как… однажды ты просто отдаешь себя кому-то в полное владение. Без условий, без оговорок… ты раб. Ты дышишь, пока тебе разрешают дышать. А когда запрещают, ты умираешь со счастливой улыбкой на лице, чтобы вновь воскреснуть к удовольствию хозяина. Вот что такое любовь. Я оставила свой дом. Но это мне бы простили… дом, а не камень, который я украла ради него… ведь ему так нужны были сокровища альвов… а он… он всегда таскал в нашу постель девок. И мне не казалось это важным, ведь кто они такие? Глупые человечки, светлячки-однодневки, дунь — и погаснут… а у нас семья. Настоящая. Альвы не признают семей, только родовые связи… а я так хотела… так мечтала… согреться.

Ее глаза тускнели.

И сама она… сколь давно умирала? Неделю? Две? И когда должна была умереть?

— Не смотри на меня с жалостью. Я ее не стою… я ведь… я могла остановить его, но казалось, что если уподоблюсь, то… я буду достойна своего мужа. Во всем.

Эта боль выходила с прозрачной водой.

И Зверь мог бы унять ее, но он не желал. Боль отрезвляет. Очищает. И возвращает силы.

— А он явился со своей… на похороны моего мальчика… и сказал, что я могу уйти. Куда? Куда пожелаю, я ведь свободна. Он так и не понял… я бы простила ему сына… но не свободу. Зачем свобода тому, кто добровольно стал рабом? Не понимаешь? Поймешь. Со временем… она ведь все-таки человек в какой-то мере, а люди не умеют обращаться с любовью…

— Ляг.

— На алтарь? Тео нашел меня после похорон… я была… меня не было, — Вельма оперлась на алтарь и заставила себя дышать. И рана на груди спешно зарастала. — Он сказал, что поможет мне вернуться. Забыть обо всем. Избавит от боли. От сомнений. Я не поверила… кто он? Такой же изгнанник… хуже… обо мне вряд ли запрещено говорить, а вот подобные ему… их считали мертвыми.

— Двор Неблагой…

— Тьма возрожденная, — она слизала кровь с раскрытой ладони. — Истинная… он попросил дать ему камень. И я отдала. Он сказал, что если я убью своего супруга, то мне станет легче… я убила. И мне действительно стало легче. Ненадолго. Потом я убила его шлюху. И с удовольствием вырезала плод из ее живота. И снова мне стало легче. Я убивала… еще и еще… других… не скажу, что беззащитных, но сама война меня отвлекла и развлекла. Я даже забыла о Ги, но все войны рано или поздно заканчиваются, а чужая смерть не способна насытить.

Зверь устал слушать.

Его влекло вниз, по дорожке запаха, и Мэйнфорд готов был пройти по ней.

— Погоди… возьми меня, — она вцепилась в его руку, и в обманчиво-хрупких пальцах осталось изрядно силы, чтобы удержать Мэйнфорда. — Возьми… я должна… он обещал… обещал, что я вернусь к корням… он говорил, что знает… что на этот раз не будет ошибки. Но ошибся. Это так забавно…

Она улыбалась, и кровавая пленка на ее зубах не лишала эту улыбку очарования.

— Дай мне… шанс все исправить…

Надо было бы бросить ее.

На алтаре.

Вместе с камнем, что валялся в изголовье его. Мэйнфорд только теперь заметил его. Рубин почти погас. И поверхность его покрылась сеткой трещин. Чуть тронь — и рассыплется.

— Видишь, — Вельма взяла камень в руки. — Он ошибся…

Она поднесла рубин к губам и дунула.

Камень стал прахом.

А Бездна приблизилась. Но это больше не беспокоило Зверя.

…Кохэн вновь стал Змеем. И крылья, дарованные ему предками, были крепки, а небо — твердо. И умирающее солнце все еще держалось за эту небесную твердь, но Кохэн ощущал: сил у него почти не осталось.

Солнце пылало.

Но жар его не достигал земли, и Атцлан, раскинувшийся внизу, замерзал.

…никогда масеуалле не видели снега.

И не были они готовы к холоду, как и к голоду.

Правительство не поможет. Скорее уж, когда осознают, что нынешний Атцлан бесполезен, стену уберут. И неправда, что защищает она людей от кровожадных масеуалле. Все наоборот… все совсем наоборот…

Кохэн задел крылом небо, и то закачалось, а с ним переспевшим яблоком закачалось и солнце. Того и гляди, рухнет, покатится вниз, оставляя за собой дорожку выжженных облаков.

…люди войдут в Атцлан.

Они назовут себя борцами за справедливость. Или цивилизаторами. Или придумают еще какой-нибудь термин.

Они сами себе разрешат нарушить древний договор. Зачем соблюдать то, что не приносит пользы? И все газеты напишут о том с восторгом. Как же… нельзя допускать убийства.

Кровопролития.

…человеческие жертвоприношения отвратительны в сути своей…

Солнце хрустело, выламываясь из неба.

…и по узким улицам пройдут войска… хорошо, если войска… сначала банды. Бывшие фермеры, земля которых перестала давать урожай. Скотоводы. Солдаты. Зачем солдаты в мире, где больше не с кем воевать? О золоте Атцлана ходят легенды.

И найдется множество тех, кто пожелает прибрать себе это золото.

Они придут не с миром.

И кровь вновь польется… во имя демократии, цивилизации и высшей справедливости.

Солнце знает.

Оно готово упасть и раздавить город, сжечь его в последнем порыве жгучей своей любви. Кохэну не следует вмешиваться. Лучшее, что он способен сделать, — отправиться следом.

Больно не будет.

Смерть в огне — это благородно и красиво. Лучше, чем смерть на штыках или от пули… Кохэн все еще боится?

Нет.

Он взялся за солнце, пытаясь удержать его.

Нельзя.