– По крайней мере у тебя есть работа, ты не нуждаешься.

– Какая работа? Меня вычистили.

– Как это? Что значит “вычистили”?

– Это значит – уволили.

– Почему? И с двумя детьми… что же ты будешь делать?

– С тремя.

– С тремя? Когда ты успела? Как давно мы не разговаривали?

– Долго… два с половиной года. Дочери уже полтора.

– Аллах накажет их! – сказала Парванэ. – Помнишь, как ты их защищала? Говорила, что мы самодовольны и безнравственны, что мы обманывали народ, мы предатели, и настала пора перевернуть страну с головы на ноги, народ вернет себе права и все, что законно должно принадлежать ему… И вот чем это для тебя кончилось. Если тебе нужны деньги, если тебе нужна помощь, пожалуйста, скажи мне! Договорились?

Слезы душили меня.

– Что такое? – всполошилась Парванэ. – Почему ты молчишь? Скажи хоть что-нибудь!

Мне вдруг припомнилась строчка из стихотворения, и я сказала: “Не страшны попреки врага, страшно удостоиться жалости друга”.

Парванэ помолчала с минуту и сказала:

– Прости меня, Масум. Пожалуйста, прости. Клянусь – нечаянно сорвалось. Ты же меня знаешь, я ничего не умею держать в себе. Мне очень тебя жаль, я просто не знаю, что и сказать. Я-то думала, твои мечты осуществились и ты живешь счастливо. Мне такое и в голову не приходило. Я тебя очень люблю, ты же знаешь. Ты мне ближе родной сестры. Если уж мы с тобой не станем помогать друг другу, на кого тогда и надеяться? Поклянись мне жизнями детей, что скажешь мне, если у тебя в чем-то появится нужда.

– Спасибо, скажу, – ответила я. – Даже просто услышать твой голос – и то поддержка. Сейчас мне больше всего недостает уверенности, а твой голос вернул мне ее. Вот что мне нужно: чтобы мы друг друга не потеряли.

Я перебрала различные варианты работы. Снова шить? Эту работу я терпеть не могла, но, кажется, была на нее обречена. Госпожа Парвин обещала помочь, но у нее у самой почти не оставалось заказчиков. Я понимала, что ни одна государственная организация меня не примет, да и в частных компаниях действовали отборочные комитеты, сотрудничавшие с правительством, и их я тоже не имела шансов пройти. Разве что какое-нибудь маленькое предприятие? Но и там ничего не получалось: экономика была в упадке, никому не требовались новые работники. Я взялась бы даже готовить соленья или повидло и сдавать в бакалейный магазин или же брать заказы и печь торты, пирожные, что-то еще делать – но как? Опыта у меня никакого не было.

В эту пору мне позвонил господин Заргар. Не такой спокойный, как обычно, взвинченный. Он только что узнал о гибели Хамида. Выразив мне сочувствие, он спросил, нельзя ли ему кое с кем из коллег зайти и лично принести соболезнование. На следующий день он пришел, и с ним еще пятеро былых моих друзей с работы. При виде них старая боль обострилась, и я заплакала. Женщины плакали вместе со мной. Господи Заргар покраснел, губы его дрожали, он старался не смотреть на нас. Когда мы успокоились, он сказал:

– Знаете, кто мне вчера позвонил и просил передать вам свои соболезнования?

– Нет. Кто же?

– Господин Ширзади – из Америки. От него-то я и узнал, что произошло.

– А он так там и живет? – спросила я. – Я думала, после революции он вернулся.

– Вернулся. Вы себе не представляете, что с ним творилось. В жизни не видел, чтобы человек так радовался. Словно много лет с плеч скинул.

– Так почему же он снова уехал?

– Не знаю. Я спросил его: “Почему вы уезжаете? Ведь ваша мечта сбылась”. А он только и ответил: “Вот что была моя мечта: смерть надежды или надежда на смерть”.

– Надо было удержать его на работе, – вздохнула я.

– Ты разве не знаешь? – вмешалась госпожа Молави. – На господина Заргара тоже завели дело.

– Как дело? – спросила я. – В чем вы могли провиниться?

– В том же, в чем и вы, – пояснил господин Заргар.

– Но уж на вас-то никак нельзя взвалить подобные обвинения!

Господин Мохаммади возразил:

– Почему же? Господин Заргар, по их мнению, воплощение чиновника, процветавшего при старом режиме: заносчивый и коррумпированный взяточник!

Все дружно расхохотались.

– Как мило! – сказал господин Заргар.

Мне тоже стало смешно. Скоро это будет восприниматься как незаслуженный комплимент – быть причисленным к богачам былого времени.

– Они меня немного помучили, потому что мой дядя был успешным адвокатом, а я учился за границей и жена у меня иностранка, – пояснил господин Заргар. – Помните, как ненавидел меня директор нашего бюро? Теперь он хотел воспользоваться представившейся возможностью и выжить меня – но не вышло. – И он добавил, глядя на меня: – Вы-то где сейчас трудитесь?

– Нигде! Деньги кончились, я отчаялась найти работу.

В тот же день вечером господин Заргар перезвонил мне и сказал:

– Я не хотел заговаривать об этом при всех, но если вам действительно нужна работа, я могу устроить вам кое-что – временно.

– Конечно, нужна! Вы себе представить не можете, в каком я положении.

И я коротко описала ему свою безнадежную ситуацию.

– У нас есть несколько статьей и книга – рукописи нужно отредактировать и перепечатать, – сказал он. – Если найдете машинку, сможете заниматься этим на дому. Деньги небольшие, но и не такие уж маленькие.

– Не иначе Аллах приставил вас ко мне ангелом-покровителем! Но как же я буду работать на вас? Если в бюро об этом узнают, у вас будут ужасные неприятности.

– Они ничего не узнают, – ответил он. – Мы составим договор на другое имя, а работу я сам передам вам в руки. Вам нет нужды показываться в бюро.

– Не знаю, что сказать, как вас благодарить!

– Не нужно благодарить. Вы прекрасный работник, и мало кто владеет персидским языком так, как вы. Постарайтесь найти машинку, а я завтра во второй половине дня привезу бумаги.

Я была вне себя от радости. Но где же добыть машинку? Та, которую отец Хамида много лет назад дал мне попрактиковаться, уже никуда не годилась. И как раз в этот момент позвонила Мансуре. Она была самой доброй и отзывчивой из сестер Хамида. Я передала ей предложение господина Заргара.

– Я спрошу Бахмана, – сказала она. – У них, наверное, найдется в компании лишняя машинка для тебя.

Я положила трубку, впервые почувствовав облегчение – даже счастье, – и возблагодарила Бога за этот день.

Так я начала работать на дому. Я печатала, редактировала, а порой и шила. Госпожа Парвин стала моей помощницей, советчицей и партнером. Почти каждый день она приходила к нам либо понянчиться с Ширин, либо чтобы шить вместе со мной. Из любого заработка она скрупулезно отчисляла мою долю, и я понимала, что мне она отдает существенно больше, чем причитается.