Я была разочарована и чуть было не ответила ему резкостью, но сдержалась: без него нам не обойтись.

– Садег поговорит с теми людьми, кого он знает, – сказала Фаати. – Не терзай себя так. От тебя ничего не зависит. И к чему возвращаться домой?

– Надо, – сказала я. – Ты себе не представляешь, в каком там все виде. Нужно прибраться. И мальчикам в субботу в школу.

– Тогда оставь у нас Ширин, – предложила Фаати. – Ты начнешь хлопотать, а она будет мешаться. Фирузе ее очень любит и играет с ней, точно с куклой.

Фирузе исполнилось пять лет, она была мила и прекрасна, словно цветок, а Фаати ждала второго ребенка.

– Нет, дорогая, – сказала я ей. – В твоем состоянии тебе трудно заботиться о младенце, да и мне спокойнее, когда дети при мне. Вот если бы госпожа Парвин могла…

Госпожа Парвин, которая эти два дня с любовью нянчила Ширин и явно огорчилась, услышав, что я собираюсь забрать девочку, подскочила и сказала:

– Конечно, я поеду с тобой.

– Разве у вас нет своих дел? – спросила я. – Не хотелось бы навязываться.

– Каких дел? Благодарение Аллаху, у меня нет мужа, нет обязанностей, а по нынешним временам никто не шьет на заказ. Поживу у тебя недельку, пока жизнь не наладится.

– Госпожа Парвин, я вас люблю! Что бы я без вас делала? И как, когда я смогу воздать вам за вашу доброту?

Всю пятницу мы приводили в порядок дом.

– Когда они в тот раз проводили обыск, отец, упокой Аллах его душу, прислал работников нам на помощь, – сказала я госпоже Парвин. – А теперь я одна, всеми брошена. Как же я тоскую по отцу, как без него трудно!

Мой голос прервался, а Масуд – я и не заметила, что он поблизости – подбежал ко мне, схватил за руку и сказал:

– У тебя есть мы! Мы тебе поможем! Не печалься, ради Аллаха!

Я растрепала его красивые волосы, заглянула в ласковые глаза и сказала:

– Знаю, дорогой. Пока у меня есть вы, я справлюсь.

На этот раз налетчики не тронули комнаты Биби и подвал, впрочем, почти пустой. Уборку можно было ограничить вторым этажом, и ко второй половине дня мы навели там какой-никакой порядок – по крайней мере с виду. Я отправила мальчиков в ванну, а потом усадила за домашние задания – у обоих накопились долги – и просила подготовиться к школе. Но Сиамак не находил себе места. Он не хотел делать уроки, все время дергал меня. Я понимала, что у него есть основания нервничать, но долго ли я могла терпеть?

В конце концов я села перед мальчиками и строго им сказала:

– Вы сами видите, сколько всего мне приходится делать, вы знаете, сколько у меня хлопот и как болит голова, вы понимаете, что я должна одновременно думать и заботиться о многих вещах. По-вашему, у меня силы немереные? Если вы не поможете, если вы еще подбавлять будете к моей ноше, я рухну И самая лучшая от вас помощь – делайте уроки, чтобы мне хоть об этом не беспокоиться. Вы хотите мне помочь или как?

Масуд от всего сердца обещал, обещал, хотя и неохотно, Сиамак…

В субботу я снова бегала по комитетам. Отец Хамида постарел сразу на много лет, того гляди сляжет от горя. Мне было его жаль, и я не хотела повсюду таскать его за собой.

И сколько я ни бегала, все попусту. Никто не отвечал на мои вопросы. Другого выхода не оставалось – я поняла, что придется обратиться к Махмуду. Было бы проще поговорить с ним по телефону, но я знала, что его домашние научены отвечать мне, если я вдруг позвоню, что Махмуд подойти не может. Я заставила себя дойти до его улицы и ждала на углу, пока не увидела, как он возвращается и входит в дом. Тогда я позвонила в дверь и вошла. Этерам-Садат приветствовала меня холодно. Голам-Али, завидев меня во дворе, весело окликнул: “Здравствуй, тетя!” – и только потом припомнил, что со мной любезничать не следует, нахмурился и отошел в сторону.

– Полагаю, ты зашла не затем, чтобы справиться о моем здоровье, – сказала Этерам-Садат. – Если ты к Махмуду, так его нет, и я не знаю, придет ли он вообще сегодня домой.

– Сходи и позови его, – ответила я. – Я знаю, что он дома, и мне нужно с ним поговорить. Я видела, как он вошел.

– Как? – переспросила она, изображая удивление. – Когда ж это он зашел? Я и не видела.

– Конечно, ты не замечаешь, что у тебя в доме творится, – усмехнулась я. – Скажи ему, что я отниму у него две минуты, не больше.

Нахмурившись, Этерам-Садат поплотнее обмотала чадру вокруг своей расплывшейся фигуры и ушла в дом, что-то ворча. Я не сердилась на нее: она всего лишь выполняла распоряжения мужа. Через несколько минут она вернулась и сказала:

– Он молится. Сама знаешь, как это долго.

– Ничего, – сказала я. – Подожду. Хоть до утра буду ждать, если придется.

Спустя какое-то время Махмуд наконец появился и с недовольным видом пробурчал приветствие. Я всей душой, каждой клеточкой тела рвалась прочь из этого дома. Задыхаясь, я выговорила:

– Махмуд, ты мой старший брат. Другого защитника у меня нет. Отец поручил меня твоим заботам. Ради любви к твоим детям – не допусти, чтобы мои дети остались сиротами. Помоги!

– Это не мое дело, – огрызнулся он. – Меня это никак не касается.

– Дядя Этерам-Садат пользуется большим влиянием в Революционном суде и в правительственных комитетах. Устрой нам встречу, больше я ничего не прошу. Мне нужно лишь выяснить, где находится Хамид и в каком он состоянии. Отведи меня к дяде Этерам, только и всего.

– Только и всего! Пойти и сказать им: “Этот безбожник – мой родственник! Пожалуйста, освободите его!” Нет уж, сестрица, я свою честь и репутацию не в грязи подобрал, чтобы вот так легко их выбросить.

– Можешь ничего не говорить, – молила я. – Я сама с ним поговорю. Я не стану даже просить, чтобы его освободили или помиловали. Пусть навсегда посадят его в тюрьму. Лишь бы не пытка… не смертная казнь… – И я разрыдалась.

С торжеством в глазах, с усмешкой на губах Махмуд покачал головой и сказал:

– Прекрасно, что ты вспомнила про нас, попав в беду. До сих пор муллы были тебе плохи, традиционалисты плохи, Аллаха не было, Пророка не было. Правильно я говорю?

– Остановись, брат! Когда же это я отрицала Аллаха и его Пророка? С детства и по сей день я не пропустила ни одной молитвы. И муллы по большей части люди просвещенные, широкого ума, в отличие от таких, как ты. Разве ты не похвалялся налево и направо, что твой зять – революционер, политический заключенный, что его пытали в тюрьме? И, как бы то ни было, он – отец моих детей. Я вправе знать, где он и что с ним. Ради любви к твоим детям – помоги!

– Встань, сестра! Встань, и держи себя в руках! – сказал он. – Думаешь, все так просто? Твой муж возглавил мятеж против Аллаха и ислама. Он атеист, а вашему величеству угодно, чтобы его не трогали – пусть затевает переворот, пусть губит страну и веру? Скажи по правде: возьми он власть, оставил бы он хоть одного из нас в живых? Если любишь своих детей, скажешь правду… А! Что ж ты примолкла? Нет, дорогая моя, ты здорово запуталась. Аллах велит пролить кровь этого человека. Я всю жизнь посвятил исламу, а теперь пойду к Хаджи-аге и попрошу его совершить грех ради безбожника, который отвернулся от Аллаха? Нет, я никогда этого не сделаю, и Хаджи-ага не допустит, чтобы враг Аллаха и ислама ушел безнаказанным. Пусть хоть весь мир за него вступится – Хаджи-ага поступит так, как следует. Или, по-твоему, мы все еще живем при шахе, и твоего мужа удастся спасти, потянув нужных людей за ниточки? Нет, дорогая моя, теперь все по правде, по справедливости, теперь это вопрос веры – и Аллах единый властен прощать.