порицали и выбор жюри (на этой сходке традиционно в жюри зовут общелитературных людей, а не только связанных с фантастикой). Многие другие сходки фантастов предпочитают вечеобразное голосование приехавших.

"Ничего себе профессиональное жюри", — возмущался кто-то. В жюри было мало фантастов, признанных фантастами критиков и людей фендома.

Это какое-то завершение моего гештальта. Довольно давно я говорил, что фэндом сгубит любовь к своему гетто. И даже когда свалит по своим делам охрана, то заключённые этого лагеря будут жаться друг к другу между бараков. Кто-то из индологов мне рассказывал, что за кастовую систему яростно стояли не высшие, а как раз "средние" касты. Отмена каст рушила их картину мира и отнимала место в жизни. А вот высшим классам было всё равно, как, впрочем, и всегда бывает с высшими классами.

Так и здесь — бесхитростное желание того, чтобы фантастику судили члены фендома, а не литераторы и редактора литературных журналов, означает боязнь выйти на IPO. А на IPO выходить, собственно, не с чем.

Да, собственно, и ладно.

Извините, если кого обидел.

22 мая 2010

История про Виктора Шкловского (VIII)

Разговоры о Викторе Шкловском всё время упираются в то, что его по недоразумению считают то критиком, то литературоведом, то теоретиком искусства.

Но тут как с нашим законодательством в области холодного оружия.

А холодное оружие у нас понимается странно — согласно тому назначению, которое вложено в него кузнецом или оружейником. Оттого топор — не оружие, а самодельный нож мягкого гнущегося металла — вполне себе. Так и со Шкловским — он был предназначен для прозы, хотя прозы его читатель видит мало.

Но только все книги Шкловского, посвящённые чужим текстам или разным фильмам, написаны прозаиком. Руки Шкловского обучены прозы, её он всё время и пишет, сочиняя ли жизнеописание Льва Толстого или плача о Велемире Хлебникове.

Но Шкловский ещё и человек авантюрного поступка. Такой поступок можно назвать иначе самостоятельным.

Сейчас таких писателей не бывает.

Их не было и в сороковые — много хороших писателей и поэтов тогда умирало в неудобных для жизни местах. Но они воевали, подчиняясь приказам — одни хуже, а другие — лучше.

Это были настоящие солдаты, которые потом решили что-то записать.

А вот Шкловский был человеком поступка, и совершал эти поступки, пока в воздухе не кончился запас авантюризма.

Вот он пишет о теории прозы, мимоходом касаясь прошлого: "Помню Адмиралтейство так хорошо, потому что здесь жила Лариса Рейснер, комиссар Балтийского флота.

А я брал Адмиралтейство, когда там засели царские войска во главе с Хохловым; кажется, его звали Хохлов, генерал.

Он дал телеграмму государю: "Окружён броневиками Шкловского тчк ухожу".

Ему надо было кому-нибудь сдаться, и он тихо, на ципочках, ушёл.

А стены Адмиралтейства были такой толщины, что вот этот камин, вот вы его разверните в ширину, такой толщины там стены. Не то что броневики, "Аврора" не сразу бы сломила эти стены".

Никакой "Авроры" в этот момент там быть не могло.

Шкловский говорил, конечно, о Февральской революции, а не об Октябрьской. В Октябрьскую он уже дышал совсем другим воздухом.

Нет, время было совершенно особенное.

Это фигура речи, потому что все времена особенные.

Только непонятно, были ли похожие судьбы. Такое впечатление, что по причудливости пути я могу вспомнить только д'Аннуцио. Лучшая характеристика итальянца была дана Хемингуэем, но дело не в этом.

Итальянца я никогда не любил, а вот Шкловского любил давно.

Я продолжал любить его и тогда, когда понял, что он часто ошибается — потому что говорит о прошлом и настоящем не как литературовед, а как писатель.

Генерала, кстати, звали Хабалов, а не Хохлов. Генерал Хабалов в шестнадцатом году был отозван с фронта и назначен на Петроградский военный округ. 27 февраля следующего уже года он пытался обороняться в здании Адмиралтейства, но 28 капитулировал. Его судили при Временном правительстве, но потом выпустили, оставив мундир и пенсию. Было ему чуть больше шестидесяти лет, и он скоро бежал на юг, а в двадцатом году переправился в Салоники, чтобы умереть в 1924.

Хабалов его звали.

История о сдаче тоже рассказывается по-разному. Например, так: "В 12 часов к генералу Хабалову явился офицер от Морского министра Григоровича с требованием последнего: во избежание разрушения здания Адмиралтейства Петропавловскою крепостью, чем угрожают с крепости, очистить здание от войск. Генералы стали совещаться. Все склонялись к роспуску войск. Занкевич просил у Беляева формального на то приказания, что тот и отдал. Возник вопрос, как уходить: с оружием, или без оружия? Кто-то предложил сложить оружие в здании Адмиралтейства и разойтись, как частным лицам. Командир стрелков просил разрешения выйти с оружием. Беляев разрешил уходить, кто как хочет. Смотритель здания показал комнату, в которую и стали спешно складывать оружие. Не прошло и четверти часа, как войска стали покидать Адмиралтейство".

А вот протокол допроса генерала Хабалова от 22 марта 1917 г.: "Хабалов. В Адмиралтействе мы предполагали обороняться, заняв для обороны фасады, выходящие к Невскому. Артиллерия была поставлена во дворе. Пехота размещена по второму этажу. Пулеметы тоже на втором этаже — на подходящих для обстрела углах. Но события вскоре показали, что и оборона наша безнадежна. У нас не только не было патронов, почти не было снарядов, но, кроме того, еще и есть было нечего.

Председатель. А сколько у вас было сил?

Хабалов. Я думаю, тысячи полторы…

Председатель. А дальше?

Хабалов. Решили очистить Адмиралтейство. Решено было также сложить все оружие здесь…

Председатель. Сдачи отряда не было?

Хабалов. Просто все разошлись постепенно, оставив оружие. Сдачи не было. Кому же сдаваться? Сдаваться было некому.

Председатель. Генерал, а вас кто задержал?

Хабалов. Меня задержала толпа нижних чинов, которая осматривала это здание".

Про телеграмму с упоминанием Шкловского тоже ничего не известно — скорее всего, её не было.

Но вот это решительно неважно, потому что показывает только одно: Шкловский — писатель.

Извините, если кого обидел.

23 мая 2010

История текущих событий

а. И у меня тоже была книга головоломок Мартина Гарднера — в школе, ещё тогда, когда я не решил заниматься физикой.

б. Я видел этого дрессировщика с медведем в Измайлово. Они мне ещё года два назад не понравились.

в. В эти выходные все занимались бардовской песней. От Щербакова до "Разгуляя". Я же даже мотыля не купил. Ну его, не поеду никуда.

Извините, если кого обидел.

23 мая 2010