Патриарх хорошо знал боярина Семёна Годунова. Это был суровый, порою жестокий человек. Но он вершил свои охранные дела государства по Божьей, справедливости: врагов карал жестоко, заблудших — вразумлял.

— Я успокоился, сын мой, — ответил Иов. — Коль тати не пройдут, то и нечистые силы не одолеют нас.

— Сотворите молитвы, отцы церкви, и отдыхайте, — посоветовал Семён Никитович и покинул алтарь собора.

Однако об отдыхе никто не думал. Иов повёл иерархов в свои палаты на трапезу. Выйдя из собора, они окунулись в снежную, яростную круговерть, будто на землю обрушились все небесные силы. От собора до патриарших палат чуть более ста шагов, а преодолели их с трудом.

— Чем это мы прогневили Бога? — шептал Геласий, поддерживая под руку патриарха.

— Не ропщи, брат мой. И сие Божье испытание должно принять покорно.

В палатах патриарха было натоплено. Накрытые столы ждали гостей. Но ещё не скоро иерархи прикоснулись к пище. Зашёл разговор о присяге государю. Состав присяги волновал многих. Сам Иов, зная щепетильность Бориса, считал, что надо будет соблюсти не только торжественность венчания, но сделать так, чтобы каждое слово избирательной грамоты отвечало духу времени.

В этом Иов видел укрепление положения Годунова на царском троне. Да чтобы усилить авторитет выборного царя, Иов решил просить покровительства святых, чтобы присягу новому царю принимали в церквах, у мощей и чудотворных икон. И стояло бы на амвонах церквей всё высшее духовенство.

По этой причине Иов распорядился спрятать избирательную грамоту в раку мощей святителя Петра. После чего и была составлена присяга — особое соборное определение. Она грозила проклятием всякому, кто решился бы не признать нового государя и отлучиться от него.

По настоянию митрополитов в текст избирательной грамоты было сделано прибавление: «Всем ослушникам Царской воли не благословение и клятва от Церкви, месть и казнь от Синклита и Государства». Всем, кто преступил бы верность царю Борису.

Составляя сей документ, патриарх и его иерархи избегали подозрительности. Духовные отцы были выше этого, они думали лишь о предосторожности, о том, чтобы не случилось помехи воцарению Бориса. Кто-кто, а Иов знал, что далеко не все присягнут Борису на верность. Он знал, что Борис избирается на царствие, находясь в щекотливом положении. И в это положение не он поставил себя, а те, кто когда-то считались его друзьями. И церковь вынуждена была с ними бороться.

С родом Романовых Борис был связан узами «Завещательного союза дружбы». Этот союз Иов скреплял благословением и собственной подписью. В него, кроме Романовых, входили и братья Щелкаловы. Да кто теперь скажет, что члены союза ещё остаются друзьями? Все они уже изменили Борису. Правда, одного из Щелкаловых Бог призвал на суд праведный. Да брат усопшего Андрея, Василий, чинит каверзы за двоих. Фёдор Романов вроде бы притих, но неймётся Александру Романову. Донесли Иову, что у него на подворье, как в военном лагере, тесно от холопов и дворни. Да все учатся владеть оружием.

Удивляло Иова то, что не старое именитое боярство да князья скопом: Воротынские, Ростовские, Телятевские, Сицкие да Шуйские, очнувшись от ужасов опричнины Ивана Грозного, подняли голову, а вступили в борьбу против Бориса лишь отдельные лица и семьи.

Титулованные вовсе не добивались посадить на престол царя «великой породы» из племени Рюрика. Но они, эти старые кланы, породнившиеся многажды меж собою и долгие годы в согласии делившие милости доброго даря, устроили недостойную грызню друг с другом, лили помои на голову и сочиняли даже прелестные письма. «Как низко опустились люди Христовы, — возмущался Иов, — ведь всё было бы достойнее, если бы боролись за трон Российский разные политические партии, чтобы поднять на трон державы своего вождя-князя, угодного Всевышнему и народу. Но нет сего. Идёт мелкая и. нечистая игра, какую затеяли местники Бельский да Дионисий. Да покарают их силы небесные».

Возвышался среди соперников Годунова, по мнению Иова, лишь князь Фёдор Мстиславский, который был по-прежнему мил сердцу Иова своим благородным поведением. Да, он тоже сделал попытку взойти на престол. И его люди кричали на Красной площади: «Хотим князя Мстиславского!!» Но когда князь услышал на Соборе единодушие полутысячи соборян, крикнувших: «Да здравствует государь наш Борис Фёдорович!» — он смирился с неизбежностью своей прежней участи.

Всё это и заставляло патриарха Иова быть щепетильным в подготовке избирательной грамоты, в мерах приведения к присяге. Обо всём этом и шёл разговор между иерархами в палатах патриарха до вечерней трапезы и во время её.

Вскоре иерархов развели и увезли отдыхать. Иов остался один, лёг в постель. Но сон не шёл. Ещё не зная, будет ли получено согласие от Бориса, покорится ли решению Государственного Собора, Иов задумался над тем, как поведёт себя Годунов, если всё-таки взойдёт на престол. Не вселятся ли в него пороки Иоанна Васильевича? Не возникнет ли в душе надменность? «Но в надмении своём нечестивый пренебрегает Господа: «Не взыщет!» И во всех помыслах его нет Бога». Размышления о Борисе рождали в груди Иова боль, неведомую ранее. «Сие страшно. Потому что во всякое время пути надменного гибельны. Суды твои, Господи Всевышний, далеки от него, на всех врагов своих он смотрит с пренебрежением. Уста его полны проклятия, коварства и лжи, под языком его мучение и пагуба. Не приведи Господи обуять сына моего надменностью», — неистово молился Богу патриарх.

И снова думал, заглядывал в завтрашний день...

«Будет ли Борис мстить тем, кто не хотел его избирать? Не применит ли против них помету, да якобы в интересах державного порядка? Господи, как всё непредсказуемо. Если бы столкнулись партии на политических помостах. Тогда вся борьба бы шла открыто: чья сила возьмёт. Но здесь всё тайно, всё в адовых глубинах. Но какую же озлобленность надо иметь, чтобы тайно бороться против отдельных, может быть, невинных сынов Божьих, против их семей, уж тем более невинных, а возможна только месть, но не праведный суд».

И в какой раз за последнее время вспомнились Иову события почти тридцатилетней давности. Мудрый дьяк, глава Посольского приказа Иван Висковатый, пытаясь успокоить Ивана Грозного, пребывающего в страхе перед боярскими и дворянскими происками, сказал: «Ты бы, царь-батюшка, не истреблял бы своего боярства и подумал бы о том, с кем тебе впредь не токмо воевать, но и жить, если ты казнил столько хоробрых людей». Тогда в ответ на слова Висковатого царь разразился угрозами: «Я вас ещё не истребил, а