подчиняясь старшему. Только он, получается, свободен. Это очень, очень опасно, сайиди!

— Значит, так тому и быть.

Ибрагим едва заметно пожал плечами.

— Как скажете, Махди.

— Ты чего-то испугался, Ибрагим?

Лицо на экране пропало. Оператор быстро подкрутил трансфокатор. Камера показала комнату целиком, под крутым ракурсом. Мужчина, на ходу развязывая узел на поясе халата, прошёл к стене. Через мгновенье свет в комнате погас.

На экране сменилась картинка. Теперь она была темной, мутными светлыми контурами прорисовывалась мебель в комнате. Пепельно-серая фигура мужчины скользнула к постели. Белым облаком вспыхнула взметнувшаяся вверх простыня. Опала, чётко обрисовав контуры человеческого тела.

— Я боюсь одного, сайиди, не выполнить свою миссию.

— Иншалла[54]. Покажи мне второго, Ибрагим.

На экране сменилась картинка. Теперь камера показывала ярко освещённую тюремную камеру. На откидной шконке, ссутулившись, сидел седой человек. Из одежды на нем были только трусы. Сцепленные кисти рук зажаты между колен. Даже на общем плане было чётко видно, что человека трясёт крупная нервная дрожь.

На бицепсе у мужчины синела овальная татуировка.

— Что он там себе изобразил?

— Гранату. «Лимонку». Показать крупнее, сайиди?

— Нет, не надо. Хочу видеть его лицо.

Ибрагим подкрутил колёсико трансфокатора, увеличив изображение лица мужчины до максимума. По щекам мужчины текли слезы. Из прикушенных губ на пучок бородки сползала ниточка слюны. Острый кадык судорожно подрагивал. Мужчина едва сдерживал рвущиеся наружу рыдания.

— Я дал частоту в семь герц[55], сайиди. — пояснил Ибрагим. — Ещё минута и он не выдержит. После припадка я займусь им вплотную. Вот он мою кодировку ни за что не снимет. В этом я абсолютно уверен.

— А если он себе вены зубами вскроет?

— Исключено, сайиди. У него, конечно, есть суицидальный комплекс. Но в пассивной форме. Он предоставляет право убить себя другому. Сам никогда не решится. Главное, не входить в камеру в момент катарсиса, чтобы не дать себя использовать в качестве орудия самоубийства.

— Я слышал, у него астма…

— Да, сайиди. Но я ввёл антиспазматик. Все под контролем. Поверьте, этот человек не стоит вашего беспокойства.

Скрипнуло кресло.

— Ну, тогда я пошёл спать. Успехов тебе, Ибрагим!

— Благодарю вас, Махди.

Лишь когда закрылась дверь, Ибрагим позволил себе оглянуться.

Человек вышел, но в комнате осталась мрачная, властная аура, которую Ибрагим ощущал каждым нервом.

Глава пятнадцатая

«Доброе утро, страна, доброе утро, великий город…»

День «Д», время «Ч — 2 часа 20 минут»

Серый Ангел

За ночь ветер разметал тучи, и над Москвой сияло голубое, словно отмытое «Ванишем», небо. Ни облачка, ни пятнышка. Яркое солнце заливало улицы потоками прозрачно холодного света.

По основным магистралям со скоростью пешехода полз густой поток машин. Подрезали и оттесняли друг друга, стараясь выиграть лишний метр, приближающий к вожделенному концу маршрута. Где ждала муторная офисная сутолока и труд дрессированных мартышек за зарплату в «конвертике». Работяги-фургоны и пикапчики с пролетарским напором таранили поток, боясь опоздать доставить свой груз заказчикам. Троллейбусы и автобусы вели себя, как рослые доги в стае шавок, опасливо и нервно двигали телами, стараясь доставить минимум неудобств холеным и шустрым иномаркам. Но, тем не менее, только мешали и вызывали бурю гневных гудков.

Сергей круто ушёл вправо.

— Не дай Бог, сейчас кое-кто на работу в Кремль заспешит. Три часа, минимум, на Кутузовском простоим, — пояснил он. — Я вас через набережные доброшу. К Новому Арбату с тыла подъедем, так удобнее.

— Может, на метро быстрее? — спросил Злобин.

— Андрей Ильич, на метро вы ещё накатаетесь, — мрачно отшутился Сергей.

После бессонной ночи лицо у него побледнело, под глазами залегли серые тени. Он успел немного вздремнуть, пока Злобин был в кабинет Игнатия Леонидовича. Новость о неожиданной отставке шефа, Сергей воспринял так, будто давно её ожидал. Только головой покачал.

Разговор о дальнейшем трудоустройстве Сергея Злобин решил оставить на потом. У самого не было полной ясности, где и кем он закончит начавшийся день. Список фамилий, всплывших при первой проверке бумаг Коркина, ушёл в администрацию президента. Копия легла в сейф Игнатия Леонидовича. Никаких новых вводных не последовало, и Злобин решил, что должен действовать по ранее полученным указаниям. «Сливать» информацию куда только можно.

Злобин повернулся к Петру Токареву, забившегося в угол заднего сиденья.

— Петь, они могут задержаться с эфиром?

— Не желательно. Венедиктов насчёт этого жуть как строг. До одиннадцати у них Серёжа Доренко в прямом эфире рычит, есть возможность вклиниться.

— Что делает?

— Ну рычит. Не слышал? «Добр-р-рое утр-р-ро, великий гор-р-род», — спародировал Токарев. — Фишка у него такая. Визитная карточка в эфире.

— Рычит, как мотоцикл на холостых[56], — обронил Сергей, сверкнув бедовым глазом.

Злобин незаметно подмигнул ему. То, что парень способен шутить в таких обстоятельствах, показалось ему добрым знаком. Сергей многого не знал, но вполне мог догадываться. Во всяком случае, суть интриги он улавливал всего по нескольким второстепенным признакам. В этом Злобин не раз убеждался.

«Если не обманут державники, потяну парня за собой на Старую Площадь», — решил он.

— Ильич, Доренке условно дали, а тебя безусловно под каток бросят, — тоже попробовал сострить Токарев.

Получилось плохо. Голос бренчал. Душевного покоя Токарева лишила не побудка раньше привычного и не новость об отставке Злобина, а то, что вся его умозрительная писанина обрела вдруг плоть и кровь. И в воздухе ощутимо запахло кровью.

— Петь, если сложить все награды, что моя родня на войнах заработала, начиная с «Георгиев» дедов и прадедов и заканчивая «Красной звездой», что племяш из Афгана привёз, то на полк