– Зачем тебе?

– Нада.

Чтобы не тревожить больные ребра, он осторожно вздохнул и присел на истлевший диван. Мейрам расположился рядом и, положив голову на колени, сразу закемарил. Ночь выдалась бессонная, и Шал с радостью последовал бы примеру ребенка, но временем на сон они не располагали. Неизвестно, что за твари обитали на вокзале и насколько ими занято все в городе. Удивляло только, почему они не пошли следом, выскочив сначала на улицу, но тут же скрывшись обратно. Испугались выстрелов или чего-то еще?

Нужно срочно решать, как удалиться на безопасное расстояние, чтобы они не пришли по следу найденное укрытие в уцелевшем здании гостиницы на привокзальной площади находилось слишком близко к логову новых хозяев Южной столицы. Правда, сколько он ни следил за открытыми дверями вокзала, оттуда никто не появлялся, хотя движение иногда угадывалось. Ну а кроме этих поклонников плесени, родной город скрывал и другие радости, судя по растениям, покрывавшим развалины. Полчаса назад разглядел в бинокль, как крупную кошку, удивительно напоминающую почти не изменившегося манула, схватила болтающаяся лиана и утащила сопротивляющееся животное на второй этаж занятого зеленью здания. Весь покрытый зеленью, абсолютно весь, город в Казахстане у Тянь-Шаня есть… Он всегда был зеленым, этот город-сад. Но теперь превратился в город-ад…

Как ни пытался, с ходу ничего решить не получалось. Голова гудела, а мозги были словно ватные и мысли ворочаться не хотели. Он все пытался собрать воедино сбивчивый рассказ покойного дознавателя, но выходило что-то совсем непонятное. То, что они провалились в какую-то трещину, он припоминал. В памяти вставало вдруг прыгнувшее вперед лобовое стекло и резкая боль в груди. Понял, что не доехали до поезда совсем немного, и люди с него, увидев проваливающийся тягач, прибежали на помощь. Понял даже, что их вытащили, но потом началось что-то странное. Какая-то стрельба, зверье, пушки… Стрельбу по зверью он еще мог предположить, что, скорее всего, так и было. Мелькающие тени среди деревьев он тоже вспомнил. Но о каких пушках говорил дознаватель? Откуда тут пушки, мать его?

Раненых тоже можно объяснить, нападение зверья не прошло без потерь. Уцелевшие собрали их, разместили в вагонах и стали ждать бронепоезд, потому что оба тепловоза являлись его движущей силой. Но не дождались. Наступила ночь, пришли фанаты плесени, напав на тех, кто остался. Ночью, значит… А сейчас день, и они не показываются…

Напрашивался один вывод. Плесень боится прямых солнечных лучей, начинает высыхать, но влажность, установившаяся в помещении вокзала, поддерживает ее в нужной консистенции. И судя по зеленым пятнам на теле, эти твари имеют к ней отношение, поэтому днем на свет и не выходят. Людьми их назвать язык не поворачивался, еще стояла перед глазами рожа, освещенная летящим факелом. Человеческого там мало. Тогда тем более, пока стоит день, нужно убираться отсюда. Как-то настроить себя на еще один бросок, куда-нибудь подальше от города. Только собраться надо с силами, а то усталость скопилась в каждом суставе, заставляя охать каждый раз, словно старик. Впрочем, он и есть старик. Что по имени, что по возрасту, что по ощущениям.

– Слысыс, Сталый?

– Слышу, Фань. Я хоть и старый, но еще не глухой. Но я устал уже от твоих недомолвок и тайн. Если не скажешь, что это за координаты и зачем они тебе, помогать не буду. Поняла?

Судя по нахмуренным бровям и прикушенной губе, девушка раздумывала. Потом вздохнула, убрала слипшийся локон за ухо и, глядя в глаза, твердо сказала.

– Мне отень нада туда. Там кто-та есть. Из маих чжунго чжень. Э… как по-лусски… китаес, во! Тама есть китаесы.

– Откуда ты это знаешь?

– Я слысала по ладио. И ты слысал. В масыне. Кагда тот шацзы меня хватал и писталет голова ставил. – Она приставила палец к виску.

Шал минуту смотрел на нее недоуменно, и вдруг до него дошло. При нем пистолет к голове девушки приставлял только Лемке. Один раз в Отаре, и на переезде недалеко от Татти. Но в Отаре было не до радио. А вот на переезде…

– Это когда ты трогала рацию и сказала, что не понимаешь, о чем там говорят? И что там говорили?

– Севелная шилата, солок тли гладуса, тлинацать минут, солок два сикунда. Вастотьная далгата, семьсят сесть гладуса, писят восем минут, тлидцать четыле сикунда. – Фань старательно продекламировала знакомый ей текст, качая головой в такт словам. – Если кто-та есть тут чжунгуо чжень, плихади сюда, Алмата. Пайдем в Чжунгоу. В Китай, знатит. Вот сто там гавалили.

– Это ты на том переезде услышала?

– И там тозе. Я плавеляла. Снатяла слысала в Кумколь. Дятька плапалсик пакасывал, как вклютять лацию. И мы услысали пеледатю. Паэтаму я ехала в Алмата. Стобы ити Китай.

– Понятно. Давай карту, – вздохнул Шал и протянул руку. Какая все-таки упертая девка эта Фань Вейцы. Может, чего-то и добьется в жизни. Упрямство в достижении целей иногда очень помогает.

Девушка с готовностью отдала сверток и присела рядом на корточки, с надеждой глядя в лицо Шалу. Тот задумчиво всматривался в топографические знаки мертвого города и водил пальцем по бумаге, отыскивая цифры. Нашел ближайшие значения и после некоторых раздумий предположил.

– Судя по всему, это тут, в городе. В районе Кок-Тобе… Погоди, Мейрам…

Внезапная мысль показалась интересной, и он, приподняв встрепенувшегося мальчишку, с трудом поднялся с дивана. Второе колено тоже стало плохо сгибаться, с тупой болью в суставах. Артрит нечаянно нагрянет, когда его совсем не ждешь…

Шал выглянул в восточное окно. Взгляд сразу уперся в гряду заснеженных вершин, у подножия которых, на самой окраине города находился Зеленый Холм – гора Кок-Тобе, где высился шпиль телевизионной башни. Достав из кармана огрызок бинокля, он навел его на невысокую гору и возвышавшийся знаменитый символ города, выстоявший во время землетрясений, последовавших за ударами ракет. Видимый из любой точки, он обычно надолго запоминался гостям Южной столицы.

Когда заходил разговор об Алматы, воспоминания детства сразу подкидывали ассоциации с башней. Прошло столько лет, но в памяти до сих пор стояла заставка республиканского телевидения по окончании дневного вещания со сверкающей огнями телебашней на фотографии ночного города и песней в исполнении Розы Рымбаевой, перепевшей на русском языке Мирей Матье. «Прости меня, это был лишь каприз…»

По слухам, фундамент башни располагался на глубине сорока метров, представляя собой скрытое в земле трехэтажное здание, и для обеспечения устойчивости в зоне десятибалльной сейсмической активности весил в несколько раз больше основного ствола. Эдакая трехсотметровая «неваляшка». В Советском Союзе умели строить с размахом. Кроме того, если знать историю и вспомнить о негласном соревновании с Ташкентом, когда тогдашнее руководство обеих республик пыталось утереть друг другу нос, соорудив самую высокую в азиатском регионе телебашню, мотивы отцов города вызывали уважение. Только алматинцы тогда проиграли. Хоть и пытались держать в тайне всю проектную документацию, в Ташкенте узнали о планируемой высоте башни и умудрились увеличить свою на три метра, о чем стало известно в последний момент, когда уже сдавали в эксплуатацию строение на Зеленом Холме и ничего нельзя было изменить. Неизвестно только, соорудили ли под Ташкентским телецентром бомбоубежище, а вот под алматинским оно присутствовало точно, о чем знал почти каждый житель города. Поэтому версия Фань, что кто-то двадцать лет назад мог спастись и сейчас все еще жил среди развалин, вполне имела право на существование.