В тот же день мы добрались до Уилмингтона, и согласно приказу капитана Янга оставив катер на одной из канонерок, а свою черную команду в офисе прово, я немедленно отправился в штаб-квартиру генерала Терри и вручил ему депеши. Генерал очень любезно принял меня — он удовлетворил все мои просьбы и обеспечил патронами. Точно такие депеши несколькими часами ранее меня генералу доставили два разведчика генерала Говарда — сержант Эмич и еще один человек, имени которого я не помню. Их путь был намного короче моего и они на полдня опередили меня. Они совершили свою миссию в мундирах вражеских офицеров, но несмотря на то, что у них по дороге было множество встреч — и с пикетами, и с другими отрядами — у них не было никаких проблем.

Тем не менее, мой выбор путешествия по реке оправдал себя, поскольку стало ясно, что по ней вполне могут пройти наши канонерки. Я подробно описал все встреченные мной опасные места, а заодно сообщил командующим флотом, что возле Элизабет я видел огромный плот — мятежники надеялись, что он сумеет воспрепятствовать нашим судам, но эта их надежда оказалась заблуждением. Они в нескольких местах почти полностью завалили реку стволами срубленных деревьев, но стремительных янки уже никак нельзя было остановить.

Тем не менее, в Уилмингтоне моя миссия еще не закончилась, поскольку у меня были и другие депеши — для генерала Скофилда — в Ньюберн и Кингстон, и поскольку в последнее место мне следовало попасть морем, генерал Додж устроил меня на «Уэйбоссетт» — огромное, полное солдат транспортное судно.

Вскоре после отплытия мы попали в сильный шторм, и хотя волны не были «гороподобными» или чем-то иным в этом роде, они все же вздымались ввысь футов примерно на 20, чего вполне было достаточно как для гибели корабля, так и для того, чтобы сделать мое морское путешествие максимально необычным и незабываемым. Всех, кто находился на борту, естественно. Сразу же поразила морская болезнь — кроме нескольких парней, которые (как я заметил), облаченные в тяжелые сапоги, шерстяные бушлаты и невероятной формы шапки, в основном занимались тем, что тянули то за одну веревку, то за другую — и при этом так же легко, словно сидели и пили старый бурбон. Солдаты выстроились вдоль планшира и в течение всего того времени, что продолжался шторм, держа свои головы над водой, действовали столь энергично, как будто хотели немедленно и быстро освободиться от всего того, то скопилось в их желудке. Я же обнаружил, что для меня удобнее всего использовать для достижения этой цели небольшой анкерок.

А вот кораблю, похоже, не было никакого дела до всей этой суматохи — он вел себя как дикий мустанг, впервые оказавшийся под седлом; каждые несколько минут он умудрялся опуститься так низко, что поднятой бурным ветром водой нас окатывало с головы до ног, и, конечно же, это никак не улучшало наше и без того нелегкое положение. Я не скажу, что мы были самими несчастными в мире — просто потому, что хуже никак быть не могло — страдающему от морской болезни человеку свойственно преувеличивать, чтобы как можно ярче поведать о том, как ему было плохо.

В должный срок мы прибыли в Морхед Сити, а вот оттуда я отвез свои депеши сначала в Ньюберн, а затем отправился — по суше — в Кингстон — последние 10 миль своего пути. Я передал депешу генералу Скофилду, а потом, после обеда, прилег отдохнуть. Но я и трех часов не проспал — разбудивший меня ординарец сообщил, что генерал хочет меня видеть. Я сразу же пошел к нему. Генерал поручил мне вернуться к Шерману с его депешей — я принял у него пакет и отбыл.

Здесь же, в штабе, я встретил своего старого друга и разведчика Макинтайра — он прошагал со мной пять или шесть миль — он был в составе сопровождавшего меня эскорта. Мы расстались — парни отправились обратно в лагерь, а я лесом пошел в Кенансвилль — и читатель может быть совершенно уверен — мой марш был невероятно тяжел и долог. Мой приказ предписывал мне идти в Файсон-Депо — станцию на железной дороге между Уилмингтоном и Голдсборо, где генерал Скофилд рассчитывал встретиться с генералом Шерманом в следующее воскресенье. Задача непростая, поскольку мятежники пикетировали и мосты и речки — абсолютно всю эту округу. Иногда мне на четыре или даже на пять миль отклоняться от своего пути, чтобы найти место переправы. В какой-то момент времени, находясь примерно в 16-ти милях от Файсона, мне захотелось слегка перекусить, и я пошел к находившейся недалеко от дороги негритянской хижине. Стоя возле нее, я увидел во весь дух мчавшегося по дороге одного из наших солдат — на самой стремительной из всех мною виденных когда-либо лошадей, он делал все возможное, чтобы она бежала еще быстрее, а за ним — около двадцати «джонни», и судя по всему янки непременно должен был стать победителем, поскольку его лошадь могла бы обогнать любую из лошадей «джонни». Это была красивая гонка, а потом, когда все они исчезли, я отправился в лес. К счастью, далеко мне идти не пришлось — я нашел двух привязанных к дереву лошадей, после чего немедленно — «по справедливости» поделил их между собой и их хозяином — я взял себе одну из них, а ему отдал другую — я, конечно, в полной мере использовал свое право выбирать первым. В первом попавшемся мне на пути доме я взял седло, а потом быстро и без всяких неприятностей скакал до тех пор, пока не встретился с генералом. Он уже покинул станцию и уже на несколько миль отдалился от нее — судя по силе грохота пушек, находился в самой гуще битвы. Далее — двигаясь туда, где гремело сильнее всего, я и нашел генерала, который, как я и ожидал, изо всех сил старался заставить «джонни» вновь уважать законы нашей страны. Он был вместе с 15-м корпусом в тот момент, когда я догнал его и вручил ему свои депеши.

Поскольку враг долго не продержался, очень скоро наша армия вернулась в лагерь — и я — наконец-то! — получил возможность спокойно и комфортно проспать всю ночь — не сомневайтесь, читатель, уговаривать меня не пришлось.

Утром армия поднялась очень рано, начала марш и через некоторое время вступила в схватку с вражеской кавалерией. Я был в авангарде — мы очень неплохо провели время — я сделал несколько очень удачных выстрелов — и, естественно, мятежникам пришлось бежать. Мы целый день преследовали отступающего врага и стреляли — почти непрерывно. Вечером, по пути в Смитфилд мы наткнулись на значительные силы врага и очень тепло поприветствовали его, а в результате захватили их мощные укрепления у Ханна-Крик — энергичным штурмом их взял 46-й Огайский пехотный. Ведомых непреодолимым духом парней никто не мог остановить, и «джонни» — либо падали от выстрелов метких винтовок Спенсера, либо — под ликующие крики наших доблестных солдат постыдно покинули поле боя.

Затем наша армия немедленно вернулась в лагерь и занялась укреплением своей позиции. Следующим утром я снова немного пострелял, но потом, узнав, что в тот же день из Кингстона должен был отправиться поезд, я вернулся в штаб и получил разрешение от генерала вернуться домой. Поскольку я на семь месяцев прослужил дольше положенного срока, мой рапорт он подписал немедленно, также он снабдил меня приказом для Генерал-Адъютанта в Вашингтоне, который сразу же через своего помощника полковника Бека выдал мне еще один приказ — согласно которому оформление моей отставки должно было состояться в Колумбусе — моя служба и мои приключения закончились 1-го апреля 1865 года.