на ум, чтобы описать его. В нем работали только те законы, которые требовались Сирилу, – обелиск с замурованными в его недрах цепями, – а остальное попросту не существовало.

При Нилсе я не смела ни плакать, ни кричать, хотя была готова разбить голову о гладкий непоколебимо безмолвный камень. Никогда в жизни поражение не ощущалось так горько: хотелось разорвать небо, но отчаяние сковывало мышцы, так что рук было не поднять.

Мы провели в чаще несколько суток, Эстер и Нилс оставались в настоящем лесу за поляной, я или Эдвин стерегли их по очереди, пока второй из нас бился над загадкой обелиска.

Сирил так ни разу и не появился, ни его фантома, ни теней – ничего не было. Он не собирался нам показываться – зачем, если можно просто ждать, пока мы уйдем, а потом забрать добычу?

Нилс рассказал нам, как оказался в цепях.

– Ночью я увидел, будто кто-то выводит Эстер из замка. Я кричал, но меня никто не услышал, и я побежал за похитителем, чтобы не упустить. Он двигался очень быстро, я добежал до леса, а там… мне все казалось, я догоню беглеца, но каждый раз он скрывался за деревьями, – говорил Нилс, и его голос терялся в пустынном зимнем лесу. Мы втроем слушали его рассказ, затаив дыхание. – Я не мог вернуться, тогда он ушел бы, поэтому я преследовал его. Это длилось целую вечность, я никак не мог понять, почему ночь такая долгая – только теперь я понимаю, что покинул настоящий мир, как только оказался в лесу. Когда я вышел на эту поляну, похититель и Эстер вдруг исчезли, и вместо них появился Сирил. Он что-то сделал со мной, я не мог двигаться, но был в сознании, тогда он приковал меня к обелиску. – Нилс тяжело опустил голову, его голос дрогнул, а руки сами собой потянулись к волосам, которые он ерошил, когда волновался. Привычка как у Томаса. – Я пытался умолять его, чтобы он этого не делал, предложил быть его учеником, обещал соглашаться на любые его требования – я надеялся, что смогу обмануть его и сбежать, как только он потеряет бдительность… Только тогда он заговорил со мной. Он рассмеялся, – проговорил Нилс с горькой улыбкой. – Сказал, что я всего лишь червяк, а он надеется выловить кракена. Что я даже не приманка – я нужен, чтобы раздобыть приманку.

Эта история лишь подтверждала наши догадки относительно изначальных целей Сирила – видимо, обыкновенные кормушки его больше не устраивали, и он решил выпить целого дракона. Если бы не упрямство Томаса, у некроманта были бы все шансы получить желаемое.

В конце концов наши припасы иссякли, и пришла пора уходить. Мы не могли знать, что Сирил сделает с Томасом, когда обнаружит его, – в лучшем случае использует, как собирался использовать Эдвина или Эстер, тогда у нас еще будет шанс спасти его. В худшем случае…

Уходя от поляны, я в последний раз бросила взгляд на Томаса. Он спал, бодрствование давалось ему огромным трудом, – обелиск поддерживал в нем ровно столько сил, чтобы он оставался жив, пока Сирил не пожелает забрать его.

Светлый охотничий костюм, черные волосы, лицо, выражение которого я не могла разгадать даже спустя столько лет, даже когда силы покинули каждую его черту. Мой друг, почти что брат – хотя едва ли я смела думать о нем так. Я никогда не была его достойна.

Мы не сумели вызволить его и должны были поступить так, как он этого хотел, чтобы сделать его жертву ненапрасной.

Нилс занял место в седле Эдвина, чтобы следить за Эстер, я, как и прежде, летела рядом и оберегала их, но осознание собственной слабости и беспомощности сжимало крылья, так что я едва могла набрать нужную высоту.

Наше возвращение не было торжественным. Я послала в академию весточку о том, что случилось, как только мы впервые вышли с поляны, но о произошедшем знали лишь самые доверенные лица. В замке Рик еще даже не подозревала, что случилась беда, – нам предстояло рассказать ей все лично.

Когда мы вчетвером оказались на пороге, поднялась суета, Рик выбежала нам на встречу, радостная, что все, наконец, закончилось, но при взгляде на наши лица ее улыбка исчезла.

Нилс подошел к матери и взял ее руки в свои. Стало видно, что он уже перерос ее, но совсем немного. Он не знал, что сказать, хотя, наверное, подбирал слова все часы, которые провел в дороге.

– Отец попал в беду из-за меня, – наконец, проговорил он, понуро склонив голову. – Мы не смогли его вытащить.

Из груди королевы не вырвалось даже самого тихого стона, только глаза раскрылись неестественно широко.

Скорбь по королю охватила все королевство, как долгая зимняя ночь. Рик была безутешна, и ни я, ни Эдвин, ни Нилс, ни даже ее собственная маленькая дочь – ничто не могло облегчить ее горя. Еще хуже приходилось Нилсу. Если Рик сетовала на благородство мужа, которое, – все мы так говорили, – рано или поздно свело бы его в могилу, то Нилс винил в произошедшем только себя.

Если бы он не сбежал, если бы не был так упрям, если бы додумался не отправляться за фантомным похитителем в одиночку… он не слушал ни меня, ни Эдвина, и уходил все глубже в самобичевание. В его глазах было то же беспробудное отчаяние, которое я видела в зеркале после смерти собственного отца.

Когда-то я сумела пережить свою боль, но была бессильна помочь мальчику. Он ведь не мог сбежать к другой жизни навстречу чудесам и магии, как сделала я. Ему некому было оставить престол – да и разве мог он пойти против последней воли отца? Нилс готовился принять завещанную ношу и до конца жизни нести ее вместе со своей виной.

Мы с Эдвином не сдавались. Уходя, мы оставили вокруг поляны сотни ловушек, даже пробегающий мимо заяц или птица мгновенно отозвались бы в нашем сознании, но дни шли, а в ловушках звенела тишина.

Как только Эдвин восстановил силы, он отправился обратно в лес, оставив меня защищать замок, но вернулся в тот же день – поляны больше не было, хотя ловушки стояли на своих местах нетронутые. След Томаса исчез из картины доступного нам мира так же, как раньше пропали следы Нилса и Сирила.

В академии и среди всех наших знакомых не нашлось ни одного мага, кто знал бы что-то об играх с пространством, наши рассказы воспринимались скептически – величайшие умы не верили, что такое