растрепал собранные в хвост золотистые пряди, скользил под хлопковой белоснежной рубашкой свободного кроя, и Вадим выглядел непривычно мягким. Микаса, возможно, залюбовалась бы мужем, не будь ей решительно плевать на него весь последний год. Вокруг играло ослепительное солнце, и цвели дивные полевые цветы. На них ей тоже было плевать. И всё же она милостиво погладила стебли колокольчиков, чтобы уберечь их от своего равнодушия. Небо затянули ультрамариново-серые облака, обещавшие грозу, которая всё никак не наступала. От этой устрашающей синевы и беспечности ярких лучей Микасе сделалось не по себе.

«О чём я думаю? О том, что я бесполезная, ничего не добившаяся шлюшка, принёсшая в жертву благополучию то, что мне было дороже всего… Какая кругом красота! Какое я уродливое пятно посреди неё! Я словно в эпицентре надвигающейся катастрофы. Меня сметёт, и останется пустота».

Она так и не ответила Вадиму, молча поднялась с земли, придерживая шляпку, и стала собирать цветы. Он заворожённо глядел, как полупрозрачная шёлковая ткань очерчивала манящие изгибы её тела, как под подолом просвечивали очертания стройных ног. Она вся его! Но Дементьев не мог вспомнить, когда последний раз по-настоящему обладал женой. С тех пор, как он разделался с проклятым шарфом, в каждом жесте, в каждом слове Микасы сквозила усталость, а в постели она казалась почти равнодушной к происходящему. Но вскоре и вовсе перестала заниматься с ним сексом: даже когда Вадим наступил себе на горло и предложил сделать всё так, как хочет жена, она лишь зевнула и отвернулась к стене, пробормотав, что хочет спать. Месяц за месяцем. Она оставалась беспощадна и холодна. Микаса не перечила, не устраивала сцен ― плыла по течению, и Дементьеву казалось, что та сильная и бескомпромиссная девчонка, покорившая его сердце, бесследно тает.

Он взял на работе двухнедельный перерыв, желая посвятить всё это время жене. Последний раз он уделял ей так много внимания лишь после свадьбы. Вадим отчаянно желал склеить разлетевшиеся по углам куски вазы. Несколько дней он водил Микасу по театрам, выставкам, магазинам и ресторанам, но это не помогало. И тогда он снял домик на противоположной от Сигансины стороне Парадиза, в курортной зоне, где намеревался разжечь в супруге хотя бы искорку былого интереса к их браку. Величественные зелёные мысы и острые скалы, океанский простор да бесконечные луга ― средоточие красоты. Микаса любила природу, и Вадим решил, что это неплохое начало.

К дому катили на велосипедах по узкой тропке. Микаса задрала подол, чтобы тот не попал в цепь, и очаровательно улыбалась в ответ прохожим, показывающим пальцами на её кружевное бельё. Вадим никогда не видел её такой. Он не сводил глаз с обнажённых бедёр жены, с подрагивающих в корзине алых маков, и в низ живота врезалось горячее желание, колени сводило истомой. Затормозив у калитки, Микаса спрыгнула с велосипеда, бросила его в траву, затем поднялась по ступенькам на крыльцо и скрылась за дверью. Дементьев сделал длинный выдох и поник. Вдалеке раздались первые раскаты грома. Из яблоневого сада вышел Фабрицио ― восемнадцатилетний юноша, обслуживающий участок.

― Уже вернулись, сеньор? ― щебетнул он звонким молодцеватым голосом и взъерошил тёмно-каштановые взмокшие пряди на затылке. ― Похоже, гроза будет. Я вернусь завтра и закончу полоть сорняки: будете в восторге от вашего садика!

― Спасибо, Фабрицио. Жаль арендодатель не столь внимателен к своему товару, как ты к своей работе. Вот, держи… за трудолюбие. ― Он протянул ему несколько купюр.

― Да бросьте, сеньор! Это не обязательно.

― Я настаиваю.

Молодой человек смущённо принял деньги, подобрал с травы рюкзак и отправился в путь.

Дементьев покурил и вошёл в дом. Он чувствовал себя влюблённым дураком и бестолковым стариком, не способным удержать сбегающее от него счастье. Микаса стояла в спальне перед панорамным окном с видом на океан и расставляла в вазе цветы. Сегодня он снова не получит её. Вадим проиграл жену ревности и упрямству, скормил её страсть своей самонадеянности. Ему осталось лишь гореть и собирать объедки из её пустых фраз и пресных поцелуев.

Обернувшись, Микаса заметила, как муж пристально изучает её с ног до головы, но это не всколыхнуло в ней ничего, даже жалости к нему.

― Сестра Фабрицио позвала нас завтра на пикник. ― Микаса показала Вадиму сообщение в телефоне. ― Какие они хорошие! Мы здесь всего три дня, а они с нами нянчатся, как с родными.

― Не с нами ― с тобой, ― уточнил Дементьев. ― Паулина в восторге от того, как ты часами бренчишь про живопись и скульптуру, а меня считает занудным снобом, пусть и не показывает этого.

― Что ж, её сложно в этом винить. ― Микаса пожала плечами и поджала губы в натянутой улыбке. ― Она хочет познакомить нас со своим женихом, кстати. Он недавно вернулся откуда-то из горячей точки… военный, короче. Паулина очень скучала по нему и без умолку рассказывала, какой он классный.

― Так и быть, я постараюсь выглядеть козлом чуть меньше, чем обычно.

― Вот и славно.

Ночью между ними было тихо и тоскливо. Лишь дождь заупокойно барабанил по стёклам, поминутно уступая ленивому грому. Утром Вадим уехал на завтрак к своему знакомому, снимающему домик неподалёку. Жену будить не стал: знал, что поваляться в постели до обеда ей будет куда милее, чем зевать, слушая скучные воспоминания старых приятелей.

Микаса открыла глаза, как только за Вадимом захлопнулась входная дверь. Поглядела на узорчатые тени штор, изрисовавшие одеяло, и глубоко вдохнула сырую свежесть утра. Откинув одеяло, она замерла и вдохнула снова. Ещё. Стиснув одной рукой простынь, задрала футболку, обнажив грудь, и принялась вожделенно сжимать её. «Запах дерева после дождя», — пронеслось в её голове. Сладкий запах экстаза юности. Обволакивающий, чистый и невинный, словно ласки первого любовника.

Тоненько простонав, Микаса двинулась пальцами по простыне влево, отмеряя крохотные шажочки на пути к своему блаженству.

Пустота.

Горячая липкая слеза обогнула скулу и скатилась за ухо. Микаса прижала к груди кулачок, затем нехотя поднялась с постели и прошла в ванную. Машинально умылась, почистила зубы и машинально запила водой из-под крана таблетку противозачаточного: она принимала препарат с прилежностью отличницы, хотя давно перестала понимать зачем. Переоделась в платье и спустилась вниз. Тихо. Никого и ничего. Только мерное тиканье антикварных часов. «Есть не хочется», — подумалось ей с безразличием.

Пустота.

За окном, в саду, плескались утренние лучи, шныряли бабочки и стрекозы — идиллическая картинка с масляного холста: она вселяла полуденный ужас и чувство бесконечного одиночества: