– Может, до него полгода пути, – заметила Сурт.

– Это не так, – возразил Труско. – Он движется по крутому эллипсу и в настоящий момент находится в таком положении на своей орбите, которое нам весьма подходит. Скажем так, лучше не придумаешь. – Капитан кивнул в сторону Дрозны. – Я… кое-что подсчитал. Мы можем добраться туда через четыре недели, если я не потерял где-нибудь цифру. Проверишь, Дроз?

– Если вы считаете, что оно того стоит, кэп.

Я обрадовалась, когда вмешалась Прозор.

– Погодите. Сбавьте обороты. Слухи про шарльеры не стоят того, чтобы тратить на них дыхаль. Как, вы сказали, он называется?

– Клык, – ответил Труско.

– Может, мое серое вещество и не в порядке, – заметила Страмбли, – но такое название не располагает к легкомысленному любопытству.

– Это просто название, – пожала плечами Сурт. – Слыхала и похуже. Ядовитое Сердце, Вдовьи Объятия, Мрачные Врата, Белая Виселица. Все кому не лень дают имена шарльерам.

– Ты прочитала больше поверхностей, чем большинство из нас, – сказал Труско, обращаясь к Прозор. – Доводилось сталкиваться с Клыком?

– Что-то не припоминаю. – Прозор пожала плечами, выражая слабое подобие интереса, и страдальчески вздохнула. – Я проверю по книгам, если вы и впрямь считаете, что он стоит времени. Но мы же сперва летим к третьему из запланированных шарльеров, верно?

– Зависит от обстоятельств, – сказал Труско. – Если решим отправиться к Клыку, придется отказаться от третьего шарльера. Но, учитывая добычу в первых двух, это может и не быть такой уж потерей. Мое решение зависит от ауспиций и того, как их истолкует Прозор.

– Ничего не обещаю, – сказала она. – Если мне не понравятся ауспиции, так и скажу.

– Меньшего я и не ожидал, – заверил Труско.

Прозор ушла и изобразила, будто сверяется с записями. Она растянула спектакль на несколько часов, упорно отказываясь дать хоть малейший намек на то, каким будет ее вердикт. И одаривала злейшим пронзительным взглядом любого, кто пытался выжать из нее сведения раньше срока.

Все это, конечно, было притворством. Мы с Прозор уже рассчитали, что ауспиции для нас благоприятны, если «Королева» сумеет пересечь расстояние за четыре недели. Я все знала еще до того, как отправилась к Труско с ложью о перехваченных переговорах: это Прозор дала мне параметры, которые определяли положение шарльера. Единственное, в чем мы сомневались, так это в возможности совершить рейс. Прозор знала о небесной навигации немного больше, чем я, но не могла сказать с уверенностью, уложимся ли мы в требуемый срок.

– Суть в том, – сказала она, – что все зависит от доклада Дрозны. Если бы мы могли хоть немного склонить его на нашу сторону…

– Мы не можем. И если он заявит, что это невозможно, нам придется смириться.

– Значит, ты охладела к идее возмездия. Видать, дошло, чем все может обернуться, когда из твоего грызла то и дело вылетают неправильные слова? Вроде слова «Монетта»?

– Ничего я не остыла. И допустила только одну ошибку. Но я знаю, что мы не можем сделать невозможное. Корабль Труско – единственная карта, которую нам сдали, только и всего.

Позже мы снова собрались на камбузе. Гатинг задрал ноги в ботинках на стол, принялся чистить ногти, хоть они и не выглядели грязными. У Дрозны был озабоченный вид, и татуировку на его лбу прорезала хмурая морщина.

– Что ж, давайте послушаем, – сказал Труско. – Хорошие новости или плохие, не важно. Прозор, скажи нам, каковы ауспиции для Клыка.

Прозор изучала какое-то отражение на боку своей пивной кружки.

– Может, сперва узнаем, что скажет Дрозна, а? Если фотоны летят не туда, куда нам надо…

– Двадцать девять дней, – сказал Дрозна. – Если отправимся сейчас, в эту вахту, то через двадцать девять дней будем на позиции у Клыка, выйдем на орбиту и будем готовы выпустить катер. Через двадцать семь, если нам помогут ионные и если мы применим резервные паруса.

– Мои иончики готовы на все, что от них потребуется, – заверил Тиндуф и постучал трубкой в конце фразы.

– Прозор? – спросил Труско.

– Двадцать семь сойдет, – сказала она после минутных раздумий. – И еще пять дней останутся про запас. Знаю, вам не понравится, если придется использовать резерв, но разве когда-нибудь бывало такое, чтобы…

– Да, я понимаю, в чем риск. – Труско ощупал свои подбородки, касаясь плоти с такой осторожностью, словно их ему пришили без его ведома. – Двадцать девять дней для корабля предпочтительнее – я бы не хотел выпускать резервные паруса или сжигать ионные, – но запас прочности сократится до трех дней, и это будет неудобно, даже если мы сможем войти и выйти за половину этого времени. Не думаю, что я слишком осторожничаю…

– Вовсе нет, – вставила я.

– Мы рискнем парусами и ионными, – сказал он, кивая по очереди на Дрозну и Тиндуфа. – И сделаем все необходимые приготовления для этого шарльера заранее. В сообщении, перехваченном Фурой, упоминалась центральная шахта без лестницы. Мы столкнулись с чем-то подобным в Карнелионе, не так ли, Страмбли?

– Ой, да… – сказала та, слегка поморщившись. – Сколько ж было мороки со шкивами и лебедками.

– Но на этот раз мы будем готовы. Оборудование, которое мы в тот раз смастерили, еще значится в инвентаре. Нам понадобится представление о диаметре шахты и о том, как далеко нужно спуститься, сколько лиг веревки…

– Проверю, что у меня есть, – сказала Прозор.

– Как удачно для всех, – пробормотал Гатинг, – что ты совершенно случайно знаешь об этом месте столько всего.

Итак, все было решено. Корабль отправлялся к Клыку.

Мы выбросили паруса и сошли с орбиты вокруг второго шарльера; ионные двигатели гудели, придавая нам дополнительное ускорение. Если кто-то и беспокоился по поводу этого решения, то свои эмоции не скрывал лишь Гатинг. Остальные как будто были согласны со всем, что постановил Труско. Они не возлагали все свои надежды на последний шарльер, в особенности после унылой добычи в первых двух. А вот совсем другой шарльер, о котором ходили хоть какие-то слухи, – такое можно было одобрить, пусть и без больших надежд или ликования по поводу того, что ждало впереди. Эту команду так сильно изломала череда неудач и провалов, что они и думать не смели об ином. Если когда-нибудь я испытывала к ним подобие жалости или даже симпатии, то именно в то время.

Но я знала: не все идет хорошо.

Через три дня пути, когда на корабле установилась свойственная четырехнедельному рейсу рутина, до меня наконец дошло, в чем дело. Как будто с громким лязгом натянулась тетива арбалета внутри моего черепа.

Прозор не была откровенна ни с кем из нас по поводу ауспиций.

Даже со мной.

– Все хуже, чем ты нам сказала, – заявила я, загнав ее в угол по пути на камбуз. – Так?