Он посмотрел мимо Цереры туда, где сидел Лесник, который прислушивался к их разговору.

– Не думаю, что нам стоит тут надолго задерживаться, – сказал Дэвид.

– А я и не планировал навеки здесь поселиться, – отозвался Лесник. – Нужно найти Калио и убедить Балвейна помочь нам вернуть детей. Покончив с этим делом, мы сразу же уйдем.

– Я не уверен, что хочу оставаться здесь даже настолько. Разве вы этого не чувствуете?

Лесник внимательно посмотрел на него.

– Что не чувствую? – спросил он.

– Вы были правы. Эти камни не следовало использовать повторно. Их надо было оставить там, где они упали, а природа позаботилась бы обо всем остальном. А теперь всему плохому, что когда-то наполняло их, было позволено вновь расцвести пышным цветом. Я чувствую его запах и вкус у себя на языке, потому что помню этот запах и вкус с прошлого раза. Как долго стоит этот замок?

– Несколько десятилетий, судя по размерам цитадели.

– И все это время, – продолжал Дэвид, – обитатели этого замка дышали его воздухом, их кожа касалась его стен, его яд просачивался в их поры. Даже если б Скрюченный Человек и вправду умер, я все равно не захотел бы жить в месте, построенном на остатках того, что раньше было его логовом. Но тот факт, что что-то от него могло тут сохраниться, вызывает у меня еще бо́льшую тревогу.

Послышался стук в дверь, и когда та открылась, они увидели за ней какого-то представителя замковой челяди вроде дворецкого, стоящего в коридоре, а рядом с ним – двоих стражников. Позы у тех были напряженные, каждый держал руку на эфесе своего меча. Дворецкий оказался худым, мрачным мужчиной со слезящимися глазами, который выглядел так, словно почти ничего не ел – а если и ел, то не получал от этого никакого удовольствия. Одежда на нем была однотонной, тускло-коричневой, отчего толстенная должностная цепь у него на шее выглядела еще более неуместной и даже вроде как давила на него тяжким грузом, поскольку держался он явно сутулясь. Этот тип даже не потрудился назвать свое имя – либо потому, что не обладал такой уж большой важностью, либо, что более вероятно, поскольку считал себя слишком уж важной персоной. Что имело значение, так это его титул и положение в замковой иерархии, а не какие-то там светские условности и даже элементарные законы вежливости.

– Я мажордом лорда Балвейна, – объявил он. – Он согласился сейчас принять вас. Вам следует взять с собой…

Тут мажордом сделал паузу, и его правая рука с вытянутым указательным пальцем сделала некий неопределенный жест, словно в попытке помочь ему подобрать правильное слово, прежде чем наконец остановиться на слове «останки».

Лесник подхватил мешок с головой и протянул ему.

– Вас не затруднит? – спросил он.

– Я уверен, что вы более чем справитесь, – отозвался мажордом, с отвращением разглядывая как мешок, так и его обладателя. В нем была какая-то отчетливая настороженность, которой Церера не заметила в маршале у ворот; и она интуитивно почувствовала – с уверенностью, рожденной десятилетиями общения с мужчинами и необходимости уживаться с миром, в котором они всегда одерживали верх, – что мажордом что-то скрывает.

Без дальнейших слов Церера и ее спутники последовали за ним в сопровождении идущих впереди и позади стражников в самое сердце замка. По мере их продвижения окружение становилось для Цереры все более и более узнаваемым – вплоть до цвета камней в стенах, формы окон и железных держателей для факелов. Она поняла, что идет по стопам Калио, и что замок и все, кто в нем обосновался, находятся во власти фейри. Словно в подтверждение этого, ее рана начала болезненно пульсировать – с настойчивостью, напомнившей ей об остроте первоначального укуса. Калио была совсем рядом.

– Это то самое место, – прошептала она Леснику. – Это те залы, в которых я видела Калио.

Лесник едва заметно кивнул, и Церера заметила, как мажордом нацелился ухом в их сторону, пытаясь расслышать ее слова. «Не переживай, – подумала она, мысленно обращаясь к их провожатому, – скоро ты все узнаешь».

Они подошли к двери, охраняемой еще двумя стражниками, которая была уже открыта, чтобы впустить их в приемную лорда Балвейна – с длинным столом для совещаний в одном конце, во главе которого возвышался большой трон с изящной резьбой. Менее формальная зона, уставленная диванами и мягкими креслами с ковровой обивкой, примыкала к огромному камину, где в тепле дремали три гончие. Свет тут исходил главным образом от факелов на стенах и свечей на каминной полке и столах. Поскольку этот зал располагался в цокольном этаже замка, снаружи в него поступало совсем мало света, так что окна несли здесь больше декоративную функцию. Это показалось Церере странным. На месте лорда Балвейна она наверняка предпочла бы обосноваться повыше, откуда открывался бы вид на ее владения. Хотя, наверное, имелось подобное помещение и в верхних пределах, а это было только временным, второстепенным, задействованным лишь из-за угрозы со стороны фейри. Было бы гораздо трудней спастись бегством откуда-то с верхних этажей незамеченным или несхваченным, и Церера подумала, что в этих стенах может скрываться и еще одна дверь – нечто вроде аварийного выхода, обеспечивающего путь к отступлению.

У самого большого из окон спиной к вошедшим стоял мужчина довольно импозантного вида – высокий и широкоплечий, с длинными черными волосами, ниспадавшими ему на плечи, облаченный в бархатную тунику и бархатные же брюки, поверх которых был накинут короткий алый плащ. Довольно поношенные сапоги из черной кожи доходили ему до колен. Руки у него были сцеплены за спиной, голые пальцы переплетены. Он не поворачивался к ним лицом, пока о них не объявили, а когда повернулся, то медленно, словно не желая расставаться с видом на камни. Церера сразу узнала в нем человека с того портрета, как бы условно он ни был там представлен, и почти ожидала, что сейчас из окна у него за спиной вылезет и воительница-фейри, но окно оставалось закрытым, пропуская лучики рассеянного света сквозь затуманенное стекло.

Лорду Балвейну было под пятьдесят, и в его темных локонах и подстриженной бородке просвечивала седина. Он, несомненно, был красив, но даже на первый взгляд производил впечатление человека, слишком уж гордящегося этим обстоятельством, а в его глазах, пусть и ярких, не ощущалось заметной теплоты. В мире Цереры он мог бы быть промышленным магнатом, главой какой-нибудь транснациональной корпорации, одним росчерком пера или нажатием кнопки делающим тысячи людей безработными – и все это ради того, чтобы добавить пару-тройку центов к биржевой цене акции.