Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Кто-то может заметить, что такова людская натура.
На это я отвечу: «Да. Но мы должны спросить себя – почему?»
Вдумайтесь: откуда мог возникнуть такой шаблон поведения? Какое эволюционное преимущество дарит нам этот инстинкт? Почему, собственно, человеческие существа инстинктивно воспринимают мир как объект?
Мы обращаемся со своей планетой как с врагом: подавляем ее, режем и грабим. Насилуем. Всюду мы видим противостояние – на дарвиновском поле боя выживают достойнейшие. Всякий, кто не раб, наш потенциальный губитель. Мы убиваем, и убиваем, и убиваем, и убиваем, и твердим себе, что это самооборона или, того проще, что нам нужны деньги, что нам нужны рабочие места, которые на время предоставит нам безжалостная мясорубка.
Мы и друг с другом обходимся так же».
– Твою мать, – недоверчиво пробормотал Хэри. – Как я это пропустил, пап? Как социки это пропустили?
– Вырезано. Из. Сетевой. Версии. Никогда. Не верь. Электронным. Книгам .
– Тут ты прав.
«Чародейные племена Поднебесья – перворожденные, камнеплеты, древолазы – ощущают свое сродство с живой тканью мира. Поэтому у них так и не появилась организованная религия в человеческом понимании этого слова: их боги – не объекты преклонения, но субъекты, достойные уважения и связанные родством. Бог в Поднебесье – не индивидуум, не единоличная Сила, которую можно умолить или вызвать; это часть живой планеты, узелок самосознания в сплетении Духа Жизни, равно как любой из перворожденных, или камнеплетов, или древолазов – как воробей или травинка. Все они часть Жизни и знают об этом.
Они не могут не знать; Сила необходима их метаболизму, как кислород.
Трагедия человечества в том и заключается, что мы не менее любого перворожденного волхва являемся частью своей планеты. Просто мы об этом не знаем. Не чувствуем. Перворожденные дали имя этой неспособности – нашей трагической слепоте.
Они называют ее «шоры Слепого Бога», и жалеют нас».
Хэри захлопнул книгу, взвесил на ладони, слегка задыхаясь, словно мир налег ему на плечи всей тяжестью. Вспомнилась одна из поговорок Дункана, которую тот не меньше сотни раз повторил ему в детстве: «Религия, которая учит тебя, что Бог находится вне мира, что Бог не имеет отношения к тому, что можно увидеть, услышать, потрогать, понюхать и попробовать на зуб, – всего лишь дешевое шарлатанство».
Только теперь он начал понимать, что имел в виду отец. Эльфы смотрят на мир не так, как люди, тут не поспоришь…
– Но это всего лишь метафора, верно? – спросил Хэри. – Ты ведь сам написал об этом? Слепой бог – это метафора.
Глаза Дункана безумно блуждали, но голос водера оставался ровным.
– Иногда. Достаточно. Удачная. Метафора. Воплощает. Себя. Сама.
– Хм, – скептически буркнул Хэри. – А куда ты приткнешь социальную полицию?
Дункан будто скрипнул горлом – наверное, хотел рассмеяться.
– Инквизиция .
– В смысле как испанская инквизиция?
Дункан не ответил – в этом не было нужды. После всего, что пережил Хэри за день, убеждать его не требовалось.
– Ты хочешь сказать, что слепой бог, типа, обглодал Землю и теперь нацелился на Поднебесье?
– Студия. Орган. Чувств. Выяснить. Вкусно. Ли .
– Это еще одна метафора, да? – переспросил Хэри. – Я прав?
– Может. Быть .
Хэри долго сидел в кресле рядом с отцом, взвешивая книгу на ладони.
– Но почему ВРИЧ? – спросил он наконец. – Это ведь не больно тонкий инструмент. Почему сразу… грубыми мерами?
Дункан промычал что-то.
– Потому. Что , – отчеканил водер. – Хорошо. Получилось. На. Земле .
Хэри протер глаза. В другой день он посмеялся бы над словами отца и пошел спать. Дункан был безумен. Болезнь пожирала его рассудок на протяжении сорока лет. Вот и показатель безумия: он, похоже, действительно верил в эту хрень. «Я бы спросил его, так ли это, – подумал Хэри, – но какая разница? Или он псих и не верит в нее, или псих и верит.
Так и так он псих».
Его раздумья прервал негромкий голос Эбби – домашнего компьютера. Динамики в стенах фокусировали звук, и казалось, что голос исходит из-за левого плеча хозяина.
– Хэри, тревога. Машина без допуска садится на лужайке перед парадным.
Под ложечкой у него засосало, словно он оказался в невесомости.
– Эбби, опознать неизвестную машину. Исполнить.
– Хэри, неизвестная машина дает код опознания транспорта для заключенных социальной полиции.
Хэри едва не уронил книгу, словно та обожгла его, и поспешно засунул на полку корешком внутрь.
«С другой стороны, – подумал он тупо, – если он псих, это не значит, что он не прав».
Хэри прислонился к косяку парадной двери, бессмысленно пялясь в небо, покуда социальные полицейские готовились погрузить Дункана вместе с койкой в зэковозку. Брэдли пробормотал что-о из-за спины, но Хэри не слышал его. В ушах с гулом билось пламя сгорающей в прах жизни. Пальцы его разжались, и смятая распечатка ордера спорхнула на мраморные плиты.
Этого следовало ожидать.
Вило – сука…
Ублюдок настучал на отца.
Он сдал социальной полиции книги Хэри – те самые, полузапретные, что хранились в его сейфе в поместье Сангре-де-Кристо. Свидетельство праздножителя о том, что запечатанные коробки он получил от Хэри, не имея представления об их содержимом, социальный суд признал уликой первой степени. Так что теперь к обвинениям в адрес Хэри добавилось еще и хранение запрещенной информации.
А вот последствий, наверное, даже Вило не предвидел: социальной полиции потребовалось не больше пары часов, чтобы отыскать судью, который пересмотрел приговор Дункана по делу о подрывной деятельности. В этом Хэри даже не мог обвинить Вило: это была только его вина. Давно следовало сжечь проклятые книжки к чертям. В этот раз Дункан лагерем не отделается.
Он пойдет под ярмо.
Социальный лагерь имени Бьюкенена требовал вносить плату за уход за заключенными, включая внушительный аванс. Поручительства Хэри они не приняли, а кредита у него не осталось и сбережений тоже, потому что все до последнего ушло на залог.
– Как долго? – пробормотал он. – Сколько он протянет?
Брэдли покачал головой.
– Он вряд ли даже операцию переживет.
– М-да.
– Если вынесет киборгизацию – кто знает? На физический труд он не годится, значит, его отправят на обработку данных. Может протянуть не один год… – Брэдли нерешительно кашлянул. – Хотя такого ему… э-э… не пожелаешь. По крайней мере, в его состоянии…