Ия Саввина вспоминает, что когда в том же 1967 году, вскоре после совместных съемок с Высоцким в фильме «Служили два товарища», предложила ему выпить «по двадцать пять грамм коньяка», тот ее спросил: «Ты что, действительно не знаешь, что я — алкоголик?». И далее: «Я абсолютно нормальный человек. Я не хочу выпивать… или еще что… Но иногда случается вдруг — мне даже десяти грамм хватит, чтобы я вошел в штопор, выходить из которого очень трудно»[678].

Тем же 1967 годом датируется «Путешествие в прошлое», где лирический герой описывается свои пьяные похождения. Да и в песне «Про черта» (1966) герой, напившийся в буквальном смысле «до чертиков», спрашивает черта: «Как там у вас в аду / Отношенье к нашим алкоголикам — / Говорят, их жарят на спирту?».

Если провести параллель между «Письмом с Канатчиковой дачи» и «Песней про Джеймса Бонда», то можно заметить, что про параноика в первой песне сказано: «бился в пене», а у Джеймса Бонда «во рту скопилась пена / И горькая слюна». Позднее лирический герой прямо применит этот образ к себе в песне «Мне судьба — до последней черты, до креста…» (1977): «…Убеждать и доказывать с пеной у рта <…> Если вдруг докажу, даже с пеной у рта, — / Я уйду и скажу, что не всё суета!». Таким же он представал в «Балладе о брошенном корабле», «Беге иноходца» (обе — 1970) и в «Погоне» (1974): «Я пью пену — волна не доходит до рта», «И роняют пену, как и я», «В хлопьях пены мы, струи в кряж лились».

Если Джеймс Бонд «в позе супермена / Уселся у окна», то и про главного героя «Песни Билла Сигера», написанной годом ранее для кинофильма «Бегство мистера Мак-Кинли», было сказано: «Он — супермен, он — чемпион, / Прыгун из преисподней» /4; 383/. Как вспоминала Алла Демидова: «Он в разное время был разным, потому что до “болезни” (будем так называть) он был очень жестокий иногда, жесткий — такой супермен. Я не любила этот период его, особенно когда он играл в такой маске Гамлета или, там, Лопахина»[679] [680] [681].

Еще одна неслучайная перекличка песни про Джеймса Бонда с «Песней Билла Сигера»: «Был этот самый парень — / Звезда, ни дать, ни взять. <….> Да шуточное ль дело — / Почти что полубог!» = «Мак-Кинли — бог, суперзвезда. / Он — среди нас, он — среди нас!».

То, что Высоцкий считал себя богом, подтверждает и художник Михаил Злат-ковский в беседе с Инной Труфановой: «Володя обиделся, когда увидел рисунок, где рука сжимает сердце-динамометр. Стрелка доходила только до цифры 4. “Ну неужели я выжимаю только на четверочку? Ну поставь на ‘отл.’”. Я сказал: “Нет!”. — “Ну почему?”. Я объяснил, что для меня 5 — это бог. “А я что, не бог, что ли?” — полушутя спросил Высоцкий. “Нет!”. Но ему было безумно приятно и безумно важно, что у него появился ЕГО плакат, пусть сделанный в единственном экземпляре»459.

Таким образом, Высоцкий ощущал себя богом, мессией, суперменом и суперзвездой, но, разумеется, постоянно иронизировал над этим, чтобы не возгордиться4^

И — третья параллель «Песни про Джеймса Бонда» с «Песней Билла Сигера»: «Жил-был известный больше, чем Иуда…» = «.. Его Иуда обыграл /Ив тридцать три, и в сто одно…».

А в самой первой строке «Песни про Джеймса Бонда» — «Себя от надоевшей славы спрятав…» — заключен характерный для поэзии Высоцкого мотив: «Я не желаю славы, и / Пока я в полном здравии» («Про сумасшедший дом», 1965), «Я же славы не люблю» («А меня тут узнают…», 1968), «Только с той поры, как я фотографу потрафил, / Мучаюсь в теченье всей игры: / Сколько ж мной испорчено красивых фотографий / Ради этой славы-мишуры!» («Вратарь», 1971; АР-17-66), «Не за славу, не за плату <…> Он смеялся над славою бренной» («Канатоходец», 1972), «Слава им не нужна и величие» («Белое безмолвие», 1972), «Посажен на литую цепь почета, / И звенья славы мне не по зубам» («Когда я отпою и отыграю…», 1973), «Не жажда славы, гонок и призов / Бросает нас на гребни и на скалы» («Мы говорим не “штормы”, а “шторма”…», 1976), «Я известностью малость затаскан, / Но от славы избавился сразу б» («Копошатся — а мне невдомек…», 1975). Этот же мотив встречается в исполнявшейся Высоцким «Песне акына» (1971) на стихи Вознесенского: «Не славы и не коровы, / Не тяжкой короны земной — / Пошли мне, Господь, второго, / Чтоб вытянул петь со мной!».

Про Джеймса Бонда сказано также: «И вот в Москве нисходит он по трапу[682] [683] [684] [685] <.. > И прикрывает личность на ходу». А в черновиках находим такой вариант: «И, чтоб последних брюк не изорвали, / Надел парик и черные очки» (АР-9-56).

Высоцкому в 1970-е годы тоже часто приходилось прятаться от поклонников и «прикрывать личность» за черными очками. Вот что вспоминает болгарский театровед Любен Георгиев: «Высоцкий познакомил меня с Мариной Влади в 1976 году в Москве. Мы вместе были на премьере “Женитьбы” Гоголя в постановке Эфроса в Театре на Малой Бронной.

Внешне Марина Влади — типично русская женщина. Я заметил, что, когда мы прогуливались в фойе театра, публика ее не узнавала. На ней был скромный коричневый шерстяной костюм и большие темные фиолетовые очки. Владимир тоже попытался спрятаться от публики за такими же круглыми темными очками, но “номер не удался”, и, пока мы совершали обычный круг, ему пришлось дать несколько авто-графов»4б2.

Похожими воспоминаниями поделился сценарист Яков Костюковский: «Высоцкий сказал мне очень горькую вещь: “Знаете, Яков Аронович, когда-то я из кожи вон лез, чтобы стать знаменитым, снимался, выступал. А сейчас я надеваю темные очки, чтобы меня никто не узнавал. Цена славы”»46з.

Если продолжить тему поклонников, то можно обратить внимание и на перекличку «Джеймса Бонда» с песней «Я все вопросы освещу сполна…» (1971): «Они его ловили — / Аж брызгали слюной. <..> Поклонники, однако, говорили, / Что после съемок на шикарной вилле / Он аж рыдал на жениной груди. <.. > Он утыкался в женины колена / И слезы, и проклятья изрыгал» (АР-9-54) = «В блокноты ваши капает слюна — / Вопросы будут, видимо, о спальне».

Для большей зашифровки подтекста в