— и я утону» («Уходим под воду» = «и я утону»; «Спасите наши души!» = «Спасите! Спасите!»; «ужас режет души» = «О, ужас, о, ужас»).

Не менее значимы переклички «Песни самолета-истребителя» с «Охотой на волков», написанной в августе 1968 года под впечатлением от разгромных статей в советских газетах, где Высоцкого обвиняли во всех смертных грехах: «Вот сейчас будет взрыв!» = «Вот кончается время мое!»; «Последние силы жгу!» = «Рвусь из сил и из всех сухожилий»; «Сам я не в силах уйти из пике» (АР-3-212) = «И не в силах шагнуть сквозь запрет» (АР-17-152); «А тот, который во мне сидит, / Изрядно мне надоел» = «Тот, которому я предназначен, / Улыбнулся и поднял ружье»; «Он рвет на себя, и нагрузки — вдвойне» = «Бьют уверенно, наверняка»; «Я выхожу из пике. <…> Я больше не буду покорным, клянусь!» = «Я из повиновения вышел»; «Запреты и скорости все перекрыв, / Я выхожу из пике» = «И я прыгаю через запрет» (АР-17152); «Убит он, я счастлив, лечу налегке» (АР-3-210) = «Только сзади я радостно слышал / Удивленные крики людей». Кроме того, самолет сетует на то, что внутри него сидит ненавистный двойник и поэтому он не может вести себя так, как хочет, а волк признаётся: «Мир мой внутренний заперт флажками, / Тесно и наяву от флажков» /2; 422/. Но в итоге самолет освобождается от внутреннего двойника, сковывавшего его запретами, а волк вырывается за внешние ограничители — флажки.

Примечательно, что «Песня летчика-истребителя», согласно рассказу Людмилы Абрамовой, тоже появилась вскоре публикации разгромной статьи «О чем поет Высоцкий» (09.06.1968)475 «Песни Володины у начальства вечно вызывали неодобрение. Как-то в “Совраске”, как тогда называли “Советскую Россию”, вышла статья “О чем поет Высоцкий”. Это была первая публичная брань в Володин адрес, ее вывесили в театре на большой доске у служебного входа. Утром у Володи была репетиция, и все к нему: “Ты видел? Ты читал?”. Да, он прочел, о чем рассказал мне, заехав домой перед спектаклем, надел накрахмаленную белую рубашку и уехал играть Хлопушу в “Пугачеве”. Я не знала, о чем там написано, но представляла себе все еще хуже. А вечером мы были приглашены в Дом ученых и согласились, потому что нам сказали, что там будет поэт и бард Миша Анчаров, которого Володя очень любил. Там мы втроем сели за столик, слушали стихи, вкусно поели, выпили хорошего черного кофе, разговаривали о чем-то веселом, и ни слова об этой мерзкой статье. Мишка все вспоминал и напевал старые Володины песни, говорил: “Я очень люблю вот эти твои строчки: “Иду с дружком, гляжу — стоят: / Они стояли молча в ряд, / Они стояли мол- [695] [696] ча в ряд, / Их было восемь. / Со мною нож, решил я: “Что ж, / Меня так просто не возьмешь. / Держитесь, гады! Держитесь, гады! / К чему задаром пропадать? / Ударил первым я тогда, / Ударил первым я тогда — / Так было надо”.

И долго-долго восхищенно напевал эту песню»[697] [698].

Потом они вернулись домой и легли спать: «С того момента, как мы расстались с Мишкой, Володя ни слова мне не сказал, и я тоже почему-то боялась нарушить это молчание. <.. > Смотрю, сел за стол, взял альбомный лист, на котором Аркаша до этого рисовал слона, и какой-то карандаш. Свет зажечь нельзя, потому что ребенок спит, в комнате темно, и только неровный свет от уличного фонаря с колпаком падает через окно. Володя перевернул Аркашиного слона и стал что-то писать на другой стороне. <…> Очнулась от того, что он меня трясет: “Пошли на кухню”. Там Володя зажег свет и, заглядывая в бумажку, стал тихонько петь: “Их восемь, нас двое, расклад перед боем / Не наш, но мы будем играть. / Сережа, держись, нам не светит с тобою, / Но козыри надо равнять. / Я этот небесный квадрат не покину — / Мне цифры теперь не важны. / Сегодня мой друг защищает мне спину, / А значит, и шансы равны”. Это было про Мишку — в ответ на его сочувствие и деликатность в тот вечер»477.

Но даже если Людмила Абрамова ошибочно привязывает создание «Песни летчика-истребителя» к статье «О чем поет Высоцкий», все равно это не отменяет политического подтекста песни: советская власть приравнивается к фашистам, с которыми сражаются главный герой и его друг. Ситуация песни «Тот, кто раньше с нею был», цитировавшейся Анчаровым, переписывается заново и на другом материале.[699] [700]

Уточним еще одну деталь в рассказе Абрамовой: Высоцкий прочитал разгромную статью не в театре, а раньше — в люблинской больнице, в которой находился с 29 мая по 15 июня 1968 года: «Концерт был, видимо, перед выходом статьи “О чем поет Высоцкий” в газете “Советская Россия” 09.06.68 г. Он лежал в отделении с этой газетой в депрессии, — вспоминает Д-ов. — После ее появления мы с Толей Д-чем и еще одним врачом написали письмо-протест и разослали в “Советскую Россию”, “Правду” и “Известия”, а копию я отнес в театр. Откуда-то нам ответили, что напечатают, но, конечно, не напечатали»/79.

В свете сказанного закономерно, что не только «Песня самолета-истребителя» имеет сходства с «Охотой на волков», но и «Песня летчика-истребителя»: «Сбоку, Володя, дави, что есть сил» (АР-8-124) = «Рвусь из сил и из всех сухожилий»; «Закувыркался ты вдруг, задымил» (АР-8-124) = «На снегу кувыркаются волки»; «Сережа, держись! Нам не светит с тобою» = «Значит, выхода нет, я готов!» /2; 422/; «…Уповай, человече, / Теперь на надежность строп» = «Зря на ноги свои уповал» /2; 422/; «.. Расклад перед боем / Не наш, но мы будем играть!» = «Не на равных играют с волками / Егеря…»; «Мне в хвост вышел “мессер”, но вот задымил он, / Надсадно завыли винты» = «Кричат загонщики, и лают псы до рвоты»; «Я вышел им наперерез» = «Я из повиновения вышел». А предсказание лирического героя своей смерти и смерти своего друга: «Но, по облакам скользя, / Взлетят наши души, как два самолета…», — будет реализовано в черновиках «Охоты с вертолетов» (1977): «Отлетают матерые души волков / В поднебесье» /5; 534/.

Только что упомянутые характеристики врагов лирического героя: «Надсадно завыли винты», «Кричат загонщики, и лают псы до рвоты», — разовьются в песне «Мы говорим не “штормы”, а “шторма”…» (1976): «И