Так вот. Велосипед в ремонте, я глотаю кофе с молоком, запихиваю в рот бекон с капустой и картофельным пюре, а еще тост и прочитываю два письма от мамы, которые несколько поднимают мой дух: она такая молодец, ухаживает за бабушкой, ведет дом, строит новую жизнь, надеется на поездку в Европу. Мне хочется, чтобы мама хорошо провела здесь время. Она поддерживает мои мысли о преподавании. Если я этим займусь, то почувствую себя лучше. Мой главный враг – инерция, я заболеваю от сомнений. Нужно двигаться вперед шаг за шагом: научиться ходить на лыжах (с Гордоном и Сью в следующем году?) и, возможно, попробовать преподавать на военной базе этим летом. Это будет очень полезно. А если поеду в Африку или Стамбул, то смогу попутно писать статьи. Хватит романтики. Начинаем работать.

Спасибо «Крисчен Сайенс Монитор», купившему статью о Кембридже и рисунок. Им следовало бы еще ответить на мое предложение писать для них и впредь. Но я каждое утро жду от «Нью-Йоркера» возвращения моих стихов с отказом. Невыносимо, когда твоя жизнь зависит от стихов, которые, как подсадные утки, дожидаются картечи от редакторов.

Вечером надо поразмышлять о пьесах О’Нила; иногда в панике мой ум куда-то пропадает, мир со свистом уносится в пустоту, и я чувствую, что должна бежать или долго, много миль, идти в ночи, пока силы мои не иссякнут и я не рухну в изнеможении. Я пытаюсь убежать? Или добиться одиночества, достаточного, чтобы разгадать секрет сфинкса? Людям свойственно забывать. Так сказал смеющийся Лазарь[54]. А я забываю моменты счастья. Мне нужно запечатлеть их на бумаге. Напечатать. Не криви душой.

Как бы то ни было, после завтрака я облачаюсь в одежду и рысцой бегу по снегу в «Гроув-Лодж» на урок к Редпату. Серый день, я радуюсь, когда снежинки запутываются в моих разметавшихся на ветру волосах, чувствую себя розовощекой и здоровой. Жаль, что я не вышла раньше и не могу идти медленнее. Я вижу грачей, чернеющих на занесенном снегом болоте, серое небо, черные деревья, буро-зеленую воду. Впечатляюще.

У отеля «Ройял» большое скопление легковых автомобилей и грузовиков. Я тороплюсь в «Гроув-Лодж» и все же не могу в очередной раз не полюбоваться красотой серого камня – мне нравится это здание. Забегаю, сбрасываю пальто и сажусь рядом с юношами. Все молчат. Я чувствую легкую тошноту, напряженно вглядываясь в стол, словно женщина-йог. В аудиторию вбегает светловолосый парень с известием, что у Редпата грипп. А мы вчера не спали до двух ночи, честно читая «Макбета». Но это было прекрасно. Я испытала благоговейный трепет перед старинными стихами, перед «историей, полной шума и ярости» в особенности. Как иронично: я поглощаю поэтические личности персонажей, которые совершают самоубийства, предаются адюльтеру или их самих убивают, и какое-то время абсолютно им верю. То, что они говорят, – правда.

Потом прогулка по городу. Я, как всегда, любуюсь башенками Королевской часовни, с удовольствием хожу по Маркет-Хилл, но все магазины закрыты, кроме «Сейлз», где я покупаю новую пару красных перчаток взамен потерянных. Нельзя носить только черное. Можно ли любить окружающий объективный мир и бояться людей? Опасно, но возможно. Я люблю тех людей, которых не знаю. Я улыбнулась женщине, возвращавшейся по тропинке через болото, а она с ироническим добродушием сказала мне: «Прекрасная погода». Она мне понравилась. В ее глазах не было ни безумия, ни поверхностности. В кои-то веки.

В это трудное время проще любить незнакомцев. Они ничего не требуют и только наблюдают, всегда наблюдают. Я устала от Мэллори, Айко, Джона, даже Криса. Там для меня ничего нет. Я увяла для них, хотя когда-то цвела. Это симптом скрытого страха: все или ничего, ты или разбиваешь оболочку и выходишь в свистящую пустоту, или нет. Я хочу вернуться на нормальный путь, где субстанция мира пронизана моим бытием – где я ем, читаю, пишу, разговариваю, делаю покупки. Там все хорошо само по себе и нет лихорадочной активности, цель которой – скрыть страх, стремящийся встретиться с собой лицом к лицу, чтобы вести вечную борьбу, говоря: «А жизнь-то проходит!»

Ужас – это когда феноменальный мир сворачивается и исчезает, не оставляя ничего. Только хлам. Все говорит: обман. Слава богу, я устаю и могу спать; если так, то не все потеряно. И еще я люблю поесть. И гулять, и местную природу люблю. И все же эти вечные вопросы продолжают стучать в дверь моей повседневной реальности, к которой я льну, как сумасшедший влюбленный; эти вопросы ведут в темный, опасный мир, где все одинаковое, где нет различий, нет дискриминации, нет ни времени, ни пространства: свистящее дыхание вечности, без Бога, но со все отрицающим дьяволом. Так что возвращаемся к размышлениям об О’Ниле, готовимся к разгрому на уроке французского, к отказу «Нью-Йоркера» и к враждебности или, что хуже, равнодушию людей, с которыми мы преломляем хлеб.

Я написала одно хорошее стихотворение – «Зимний пейзаж с грачами»: оно подвижное и атлетическое, психический пейзаж. Взялась за другое, побольше, более абстрактное. Писала в ванне, постараюсь, чтобы не получилось слишком поверхностно. Спокойной ночи, милая принцесса. Ты все еще сама по себе, будь стойкой, не впадай в панику, преодолей весь этот кошмар и дождись щедрой, нежной, обильной весны, дарующей любовь.

P. S. Выигрыш или проигрыш, признание или неприятие – ничто не является доказательством значимости личности. Можно быть неправым, заблуждаться, можно быть бедным ремесленником или просто невеждой – ничто из этого не укажет на истинную ценность человеческой личности, ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем!

Крах! Я телепат, но еще не в полной мере. Мое детище, «Часовня Матисса», надеясь на успех которого я уже тратила воображаемые деньги и со скромной сдержанностью его обсуждала, было отвергнуто «Нью-Йоркером» – всего лишь карандашным росчерком на гибельном черно-белом печатном отказе. Я спрятала его под стопкой бумаг, словно мертворожденное внебрачное дитя. Меня передернуло от его сентиментальности. Особенно после того, как я прочла блестящий «Послеполуденный отдых фавна» Пита де Вриса[55]. Есть разные способы пуститься в любовные приключения. Но самое главное, нельзя относиться к этому серьезно.

И все же услужливый разум подсказывает, что отправленные неделю назад стихотворения, должно быть, подвергаются тщательному изучению. Вне всякого сомнения, я получу их завтра. Возможно, даже с припиской.

Итак, я полностью вычищена, со свежевымытой головой, и чувствую себя опустошенной и шаткой; кризис миновал. Снова собравшись с силами, я выстроила плотный отряд оптимизма – и вперед. Все дальше и дальше. Еще в начале этой недели я задумалась о том, насколько глупо с моей стороны было