рюмки портвейна и является объектом клеветы. Но что делать? Ведь от жалобы ресторанных работников просто так не отмахнешься. Вот и приходится теперь при разборе фельетона заниматься не только качеством обслуживания в «Мельнице», но и поведением журналиста за ресторанным столиком.

— Окажись бы у меня в тот момент магнитофон, записал бы я весь разговор с официанткой, и все стало ясно, — сожалеет журналист.

Кстати, с некоторых пор немало говорят о техническом оснащении журналиста. «Нередко удобство и надежность магнитофонной записи вступают в противоречие все с тем же этическим кодексом журналиста», — пишет один мой коллега-сатирик и приводит, как ему кажется, обратный пример:

«В свое время мне привелось работать с известным грузинским писателем-сатириком, ныне покойным Я. Г. Разбирали мы одно запутанное и громоздкое дело, связанное со злоупотреблениями в торговле. В первом же магазинчике, где мы обнаружили завышение розничных цен, нас пригласили в подсобное помещение и стали предлагать взятку. Говорил продавец на грузинском языке — робко, тихо, с недомолвками. Я. Г., незаметно включивший портативный магнитофон, не возмутился, не оскорбился, а лишь утратил внезапно свой отменный слух. Он прочищал пальцем ухо и требовал, чтобы его собеседник не лепетал что-то нечленораздельное, а говорил ясно и громко. Потом он кивнул на меня, чтобы продавец все повторил на русском языке. Тот повторил. Через полчаса в кабинете прокурора он, разумеется, от всего отказывался, пока не зазвучал вдруг его собственный голос. Думается, что в данном случае правомерность скрытой камеры не может быть оспорена».

А мне кажется, что может. Прежде всего, как предугадать, когда тебе будут предлагать взятку? Неужто повсюду таскаться с магнитофоном? Мне бы пришлось, к примеру, заниматься этим делом впустую все двадцать пять лет моей газетной работы, хотя я тоже занимался не раз распутыванием крупных хищений в торговле, мне никогда не предлагали взятку. Вернемся, однако, к случаю в магазине. Нет сомнения, что корреспондентам попался мелкий, начинающий деляга. Будь он жуликом поопытнее, то никогда не предложил взятку в присутствии третьего лица и никогда бы не повторял свое предложение сначала на грузинском, а потом и на русском языках. У прокурора жулик мог бы сказать, что разговор затеяли сами журналисты, желая сорвать с него куш. А когда он, решив разоблачить вымогателей, сделал вид, что согласен, они включили аппарат. Наконец, в подобных случаях собеседник может заявить, что никакого разговора не было, налицо фальсификация. И в самом деле, пленка меняет тембр голоса, да и голоса у разных людей могут быть похожи. Кто же установит истину, какое бюро добрых услуг возьмется проводить экспертизу? Насколько мне известно, в редколлегиях и в отделениях Союза журналистов нет таких специалистов.

А главное, мне непонятны все эти детективные штучки-дрючки с магнитофоном. Если два журналиста, вскрывшие хищения в магазине, показывают, что продавец предлагал взятку, то им обязан верить без всяких лент и редактор и прокурор.

Ну, а как быть, если журналист имеет все основания предполагать, что его разговор с героем будет в дальнейшем извращен, от своих слов собеседник откажется? Очень просто. Не беседуйте с этим человеком с глазу на глаз. Если беседа происходит в редакции, договоритесь, чтоб на ней были два товарища из соседнего отдела. В командировках острую беседу можно провести в присутствии секретаря парторганизации данного предприятия, представителя администрации, домовой общественности и т. д.

Я считаю аморальным, недостойным советского журналиста любое включение магнитофона и запись разговора без ведома собеседника. Что позволено журналисту, то должно быть позволено и другим. Завтра склочник, подбив соседа на скользкий разговор, принесет вам в редакцию в качестве изобличающего документа тайно записанную пленку, из которой он предварительно вырежет свои каверзные вопросы. А послезавтра при разборе вашего фельетона незаметно для вас под столом будет запускать магнитофон ответственный секретарь редакции. Вам это понравится?

Что же касается магнитофона, то его мы должны взять на самое широкое вооружение. Он необходим, когда вы берете интервью. Вы хотите написать статью об известном музыканте, приходите на его концерт с магнитофоном. На научном симпозиуме вам незачем стараться записывать на бумаге выступления, когда у вас есть такая замечательная штука. Утром вы встали, и вдруг вам в голову пришла первая фраза фельетона, над которой вы безуспешно бились весь вчерашний день. Скорее бегите к магнитофону…

Разумеется, я не мог коснуться всех вопросов журналистской этики. Их великое множество. Но ясно одно: для достижения самых благородных целей в нашей нелегкой журналистской работе далеко не все средства хороши.

1972 г.

ОТКУДА БЕРУТСЯ РЕДАКТОРЫ

Прежде чем стать фельетонистом, я какое-то время ходил в очеркистах, а до этого работал репортером. Я писал о крановщиках и министрах, о докторах наук и смотрителях маяков, о генералах, о народных заседателях, о тигроловах… Но я так и не могу припомнить, чтобы я когда-нибудь рассказал о журналисте. Считается неудобным и вроде бы даже неприличным писать о своих собратьях по перу.

В чем тут дело? Откуда пошла такая традиция? Почему, скажем, парикмахеры, которые стригут и бреют все человечество, без всякой ложной скромности стригут и бреют членов своего цирюльного цеха? И почему журналисты, которые тоже стараются, чтобы люди выглядели свежее, лучше, красивей, не только друг друга не стригут и не бреют (с этим можно было бы легко примириться), но очень редко друг о друге пишут и говорят?

— Очерки о нашем брате особенного спроса не имеют, — с грустью сказал мне один старый газетчик. — Какой редактор их станет пропускать?

И тут я подумал, что если материалы о рядовых журналистах все же появляются раз в год в День печати, то о самих редакторах прочесть уже ничего нельзя. Может быть, именно поэтому фигура редактора окружена пеленою всеобщего неведения. Некоторые полагают, что редактор сидит лишь для того, чтобы исправлять ошибки в заметках сотрудников. Ну, а если сотрудники подобрались грамотные?

Известна еще одна сторона редакторской деятельности: он состоит в переписке чуть ли не со всем городом. Писать редактору можно о чем угодно. Можно прислать поэму, сочиненную на работе в дни отпуска своего заведующего, а можно спросить, сколько бывает волос на теле самой волосатой обезьяны. Редактор не обижается. Не обижается, должно быть, потому, что на письма за него отвечают некие литсотрудники.

Мало кому приходится видеть редактора, а вот его фамилия печатается на последней странице каждый день. Одни на это обстоятельство не обращают внимания и, даже будучи многолетними подписчиками, так и не скажут, кто редактирует газету. Другим фамилия редактора примелькалась и запомнилась. Но все равно они тоже не знают, откуда взялся