это лишь подтверждало догадку, что отрава была в пище, ибо Наташа всегда пробовала все свои блюда перед подачей – убедиться, доведены ли те до вкуса. И это же доказывало, что цель Ламмаса – уничтожить Джека не физически, а морально. Даже одного из самых отзывчивых, трудолюбивых и добродетельных людей Самайнтауна он не пощадил.

От этой мысли Джек резко вдохнул, а выдохнуть почему‐то не смог. Вцепился ободранными о косу и землю ногтями в верхние ребра: те будто выворачивало наизнанку. Что‐то царапало его изнутри – чувство, подобное тому, что возникло, когда Пак пронзил его на кладбище каким‐то суком. Вспомнив об этом, Джек на всякий случай вернулся к зеркалу, расстегнул рубаху и обнажил плоскую бледную грудь с острыми ключицами, усыпанную веснушками. Мозолистыми пальцами он обвел область возле сердца, гладкую кожу, где уже не было никаких следов ранения. Тем не менее даже при надавливании было больно, будто там, внутри, в идеально сросшейся плоти, осталась предательская заноза и образовался гнойный нарыв.

В воздухе откуда‐то все еще веяло цветочной сладостью.

– Слушай, Джек, мне надо рассказать тебе кое-что, – снова заговорил Франц из гостиной. Подниматься для этого ему, очевидно, было лень, а может, просто тяжело. Когда Джек только вошел в Крепость и заглянул за арку, то увидел, что толстовка на нем красная и задубевшая от крови, особенно капюшон, а глаза прозрачные-прозрачные, едва подсвеченные оранжевым где‐то в глубине. Явные признаки истощения. – Насчет той истории, почему я хочу умереть… Наверное, тебе сейчас это не особо интересно, но я встретил на базаре женщину, которая, можно сказать, ответственна за это…

– Да-да, продолжай.

Джеку нужно было успокоиться и собраться с мыслями. Поэтому он пошел на кухню, открыл первый попавшийся ящик с резным прованским узором и выгрузил оттуда алюминиевую кастрюлю, которая как раз хорошо подходила для сырного супа с жареным беконом благодаря толстому антипригарному дну и широким ручкам. «Не знаешь, что делать – делай сырный суп», – повторял Джек про себя заповедь Розы, пока рылся в холодильнике, ища сливочное масло и другие ингредиенты. Обычно это и вправду помогало: нарезая сельдерей, он будто резал на части проблему, а когда раздавливал лопаткой комочки муки, то будто давил сомнения.

– Так вот… Ее зовут Кармилла, – продолжил Франц. – Она вампир, судя по всему, очень древний. С ней был Херн, ухажер Титании. Не знаю, почему они вместе и что вообще делают здесь, но это именно Кармилла обратила меня. Возможно, она знает и способ убить меня окончательно, поэтому я бы хотел попросить тебя… То есть спросить. Ничего, если эти дни я буду…

Кастрюля с грохотом покатилась по полу вместе с крышкой и черпаком, когда Джека снова согнуло пополам.

– Эй, что с тобой? – Франц прервался. Скрипнула тахта, прогнувшись под его весом. – Мне подойти?

– Не надо! Все нормально, просто устал.

Он опять соврал. Поднял кастрюлю, выпрямляясь, когда боль немного утихла, приступообразная, и поставил кастрюлю на плиту. Затем Джек снова просунул пальцы под пуговицы своей запахнутой рубашки, где кожа вдруг показалась ему чуть горячее. Что с ним происходит?.. Ах, на самом деле он знал ответ. Понял еще там, на городской площади. Это наверняка скоро пройдет, но что, если…

Безумная идея заставила Джека выключить плиту и засунуть кастрюлю обратно в ящик. На этот раз до готовки дело даже не дошло – его уже озарило. Правда, пришлось несколько раз махнуть рукой, чтобы отогнать от себя Барбару: та, почуяв неладное, собралась у его ног неоформленной кляксой, начала липнуть и мешать. К счастью, говорить она не умела, да и была слишком послушна хозяину, чтобы продолжать тянуть его за штанину, когда Джек слегка на нее наступил и шикнул. Ничего не поделать. Она смирится. Как и все они.

– Слушай, Франц… Я отойду ненадолго, ладно? Хочу соседей опросить, да и в больницу заглянуть надо. Как Титания вернется, скажи ей, что ее лавка должна продолжать работать, люди всегда стремятся к радости и красоте в сложные времена. Пусть следует за зовом сердца, а не природы. И вы с Лорелеей… Заботьтесь друг о друге тоже, хорошо? Что бы ни случилось, держитесь вместе. Хватит грызться по пустякам и делать вид, что вам обоим все равно. Спасибо, что были моей семьей, хоть и недолго.

– Ты говоришь так, будто прощаешься, – весело отозвался Франц и наконец‐то встал. – К чему эти напутствия? Ты же не собираешься… Джек?

Когда Франц выглянул в коридор, Джека уже не было, зато была его треснутая тыква с пустыми и темными прорезями для рта и глаз, оставленная на комоде.

* * *

Одиночество было знакомо Лорелее с рождения. Она даже не знала, как и у кого появилась на свет, но и светом‐то это было назвать нельзя. Вся ее жизнь – его отсутствие. Темная глубина, куда тот почти не проникает, под толщей воды в недрах губчатой пещеры – таким был ее дом. Рутина же была и того хуже: сплошь охота, но не такая, как у Титы или другого хищника, нет, а монотонная и бесхитростная. Добывать пропитание в море легче, чем в лесу, особенно когда ты это море во плоти и есть; когда хвост, длинный и гибкий, будто немного змеиный, и с округлыми полупрозрачными плавниками делает тебя быстрее любой добычи, а твой голос приманивает рыб так же, как спустя годы стал приманивать людей. Потому Лорелея преимущественно рыбу и ела: мелкую и крупную, белую и красную, иногда даже акул, ведь зубы в ту пору у нее тоже были, как у них.

Однако временами море отчего‐то пустело, и не оставалось ничего, кроме электрических угрей и медуз, не пригодных в пищу, Лорелея жевала безвкусные растения, которыми поросла ее пещера. На них же она спала, их же обнимала, сгребая в охапку и представляя, что обнимает кого‐то другого, подобного себе, кто не шипел на нее при малейшем приближении, как все русалки, живущие в округе. Все они были заложниками инстинктов, замкнутые и дикие, а вот Лорелея уже тогда была заложницей подвижного ума, будто ее душа изначально принадлежала людям. Она не поднималась на поверхность для того, чтобы спеть рассвету, как другие, ведь понимала, что солнце взойдет и без нее. Она не собирала блестящие раковины, не хранила их в каменных ларцах, не вплетала в волосы, тянущиеся за ней по воде, точно второй хвост. Она не пряталась, завидев плавучие дома, сбрасывающие в их обитель сети и отнимающие у них еду, а наоборот, подплывала ближе. Последнее, впрочем, было зря – Лорелея поняла это, когда лишилась плавника, угодив в ту же ловушку, что и стайка разноцветных антиасов,