— Не знаю, чего я больше боюсь, — признался Уолтер. — Что никто не придет или что зал будет полон журналюг.

— Но ведь именно это нам и нужно. У нас потрясающие новости. Только надо все объяснить правильно.

— Мне ясно одно: я этого боюсь.

Жить в одном отеле с Лалитой, возможно, было самым сложным в их рабочих отношениях. В Вашингтоне Лалита по крайней мере жила этажом выше и поблизости всегда была Патти. В Бекли же они получили одинаковые ключи от одинаковых дверей в десяти шагах друг от друга. Их номера отличались одинаковой унылостью, победить которую был способен лишь жар запретной связи. Уолтер не мог избавиться от мысли о том, как одиноко сейчас Лалите в ее одинаковой комнате. Отчасти он чувствовал себя существом низшего порядка, потому что откровенно завидовал ее юности, невинному идеализму, простоте ее жизненной ситуации по сравнению с его запутанной жизнью. Уолтеру казалась, что номер Лалиты воплощает собой целостность, красоту, закономерные стремления, в то время как у него царят пустота и аскеза, хотя их комнаты были похожи как две капли воды. Он включил телевизор, чтобы разбавить тишину, и, раздеваясь для одинокого душа, посмотрел репортаж об очередной резне в Ираке.

Накануне утром, когда Уолтер собирался ехать в аэропорт, в дверях спальни показалась Патти.

— Позволь мне высказаться коротко и ясно, — заявила она. — Я даю тебе разрешение.

— Разрешение на что?

— Ты знаешь на что. Так вот, оно у тебя есть.

Уолтер поверил бы в ее искренность, не будь Патти такой всклокоченной и не ломай она руки столь драматически.

— О чем бы ни шла речь, я не нуждаюсь в твоем разрешении, — сказал он.

Жена умоляюще взглянула на него, затем в ее глазах появилось отчаяние, и она ушла. Через полчаса, собираясь уходить, Уолтер постучал в дверь маленькой комнаты, где Патти спала, работала и сидела за компьютером — в последнее время все дольше и дольше.

— Милая, — сказал он через дверь, — увидимся в четверг вечером.

Патти не ответила, Уолтер постучал снова и вошел. Она сидела на раскладном диване, тесно переплетя пальцы. Лицо у нее было красное, измученное, мокрое от слез. Уолтер присел на корточки и взял жену за руки, которые старились у нее быстрее, чем остальное тело, — они были костлявые, обтянутые тонкой кожей.

— Я тебя люблю, — сказал он. — Ты это понимаешь?

Она быстро кивнула и прикусила губу — ей было приятно слышать эти слова, но они не убедили ее.

— Ладно, — сиплым шепотом произнесла она. — Иди.

Спускаясь по лестнице в кабинет, Уолтер размышлял: сколько еще раз он позволит этой женщине нанести ему рану в самое сердце?

Бедная Патти, бедная, потерянная, по-прежнему охваченная соревновательным духом Патти, за время жизни в Вашингтоне не совершившая ни одного поступка, который можно было бы назвать смелым или достойным восхищения, не могла не заметить, что Уолтер в восторге от Лалиты. Единственной причиной, по которой он не смел даже подумать о том, что любит Лалиту, не говоря уже о вытекающих из этого действиях, была все та же Патти. Дело было не только в его уважении к институту брака. Патти узнает, что он ставит другую женщину выше нее, — одна мысль об этом для Уолтера была невыносима. Лалита действительно была лучше Патти. Непреложный факт. Но Уолтер понимал, что скорее умрет, чем признает это в присутствии Патти, поскольку, какие бы чувства он ни питал к Лалите и какой бы непроходимо тяжелой ни была теперь его жизнь с женой, он, несомненно, любил ее — совершенно иначе, чем Лалиту. В его любви к Патти было нечто более обширное и абстрактное, но от этого не менее существенное — нечто, связанное с пожизненной ответственностью и потребностью оставаться порядочным человеком. Если уволить Лалиту, она проплачет несколько месяцев, а потом будет жить дальше и творить добрые дела во имя кого-нибудь другого. Лалита была молода и невинна, в то время как Патти, которая нередко бывала жестока с мужем, а в последнее время все чаще вздрагивала от его ласковых прикосновений, по-прежнему нуждалась в любви Уолтера. Он понимал, что в противном случае Патти сама бы его бросила. Уолтер все прекрасно понимал. Ему надлежало заполнять любовью пустоту в душе Патти, и это был его тяжкий крест. Мерцающий огонек надежды, который мог поддержать только он. Хотя эта немыслимая ситуация с каждым днем становилась все тяжелее, у Уолтера не было иного выбора, кроме как смириться.

Выйдя из душа и стараясь не смотреть на вопиющее отражение своего белого стареющего тела в зеркале, он проверил входящие и обнаружил сообщение от Ричарда Каца.

Привет партнеру нас тут все готово. Встретимся в Вашингтоне или как? Мне поселиться в отеле или спать у тебя на кушетке? Я хочу развлекаться. Передавай привет своим красавецам. Р. К.

Уолтер перечитал сообщение с каким-то смутным чувством неловкости. Он получил очередное свидетельство того, что Ричард потрясающе легкомыслен, — а может быть, ему не давало покоя воспоминание об их встрече на Манхэттене две недели назад. Хотя Уолтер был очень рад повидать старого друга, он никак не мог забыть о той настойчивости, с которой Ричард утверждал, что Лалита якобы не прочь «перепихнуться», о его постоянных намеках на интерес девушки к оральному сексу и о том, как он сам, в баре на Пенн-Стейшн, жаловался Кацу на Патти. Уолтер никогда и ни с кем не позволял себе такого. Сорокасемилетний мужчина, который чернит свою жену в обществе приятеля студенческих лет и делает признания, от которых лучше было бы воздержаться, — это очень жалкое зрелище. Хотя Ричард, казалось, тоже радовался встрече, Уолтер не мог избавиться от знакомого ощущения, что тот пытается навязать ему свой взгляд на мир и таким образом победить. Когда, к удивлению Уолтера, Ричард согласился присоединиться к борьбе с перенаселением, он немедленно позвонил Лалите и сообщил ей потрясающие новости. Впрочем, в отличие от нее, он был не в состоянии отнестись к ним с энтузиазмом. Уолтер сел на поезд в Вашингтон, сомневаясь, что поступил правильно.

Почему в письме Ричард назвал Лалиту и Патти «красавицами»? И почему передал привет им, а не Уолтеру? Очередной бестактный промах? Вряд ли.

Неподалеку от их гостиницы находился мясной ресторан, от пола до потолка зашитый в пластик, но зато располагающий полноценным баром. Идти туда было довольно глупо, поскольку ни Уолтер, ни Лалита не ели говядины, но ничего лучшего служащий мотеля порекомендовать не смог. Устроившись в углу, Уолтер чокнулся с Лалитой (ему принесли пиво, а ей мартини с джином, и девушка быстро прикончила свою порцию). Уолтер позвал официантку и попросил еще, а затем принялся мучительно просматривать меню. Памятуя о коровьем метане, пагубном воздействии свиного навоза и утиного помета, чрезмерном рыбном промысле в океанах, недостатках искусственно выведенных креветок и лосося, злоупотреблении антибиотиками на молочных фабриках и огромном количестве топлива, потраченном на глобализацию продукта, он немногое мог заказывать в ресторанах, не рискуя впоследствии страдать от угрызений совести. Картошку, фасоль и пресноводную тилапию.