– Что?

Она закусывает губу:

– Мне Тай написал, когда они были в аэропорту.

– Но… – Я кручу в руках телефон, с которым не расставалась все это время. – Он же ничего не ответил! Я ему писала. И звонила…

Я внимательно вглядываюсь в лицо Пейсли, пытаясь понять, что происходит.

– Клаудиа сказала, что он тебя заблокировал, – неохотно признается Пейсли. – Все твои звонки попадают на автоответчик, а сообщения не приходят вообще. – Она не смотрит мне в глаза. – Похоже, он не хочет с тобой разговаривать.

Мне становится настолько плохо, что вот-вот стошнит. Я высвобождаюсь из объятий Пейсли и бессильно прислоняюсь к кухонному островку.

– Но почему? – выдыхаю я. – Это же было сто лет назад. Когда все было не по-настоящему. Когда УУ меня бросил, а потом я слишком много выпила и целовалась с Люком. Но больше ничего не было. Мы с ним с тех пор даже парой слов не перекинулись! – Я хватаю ее за плечо: – Позвони им и все объясни!

Она грустно на меня смотрит:

– Я не могу. Все кончено.

Я лихорадочно размышляю, что же я могла сделать такого, чтобы Окли на меня так рассердился. Дело точно не в Люке, потому что это мы давно обсудили. Тогда, может, день рождения? Он обиделся, что я пригласила его отца?

«Ты сделала это только ради себя. Думала только о том, как тебе хочется вернуть собственных родителей. Но мои-то родители другие, Вонн».

Слова Окли звучат у меня в ушах, и я чувствую головокружение. В этом дело, что ли? Неужели он думает, что я поступила эгоистично, когда хотела помочь ему помириться с отцом?

Или он специально меня отталкивает? После того случая с фанаткой? Думает, что единственный способ удержать меня от поездки с ним в тур – это вообще со мной расстаться?

Все эти предположения кажутся мне нелепыми. Если честно, сейчас вообще все кажется нелепым.

Но я не успеваю ей возразить – в дверь звонят. Проскочив мимо Пейсли, я со всех ног бегу в прихожую. Сестра ошибалась, и это Окли. Он передумал и приехал за мной, чтобы мы вместе полетели в Нью-Йорк. Я совершенно уверена.

Я распахиваю дверь, ожидая увидеть красивое лицо Окли, но там стоит незнакомый мужчина с огромной челюстью, одетый в коричневое.

– Это вы Вонн Беннетт?

В его голосе отчетливо слышится отвращение. Что, теперь весь Лос-Анджелес меня ненавидит? Если в меня кидали яйца даже тогда, когда Окли меня любил, то что же будет теперь? Я вздрагиваю. Курьер, видимо, принимает это за выражение согласия, потому что сует мне в руки планшет для электронной подписи.

– Распишитесь.

Дрожащей рукой я ставлю подпись, и он сует мне в руки конверт.

– Не надо было так с ним поступать, – бросает он, отчего мне вовсе не становится легче.

Да, это точно было отвращение. Ну и пошел он! Я хлопаю дверью, не прощаясь.

В прихожей вскрываю конверт, и оттуда выпадает ворох бумаг. Я пугаюсь еще сильнее, когда вижу, что это контракт, который я подписывала, и на его первой странице стоит огромный красный штамп: «АННУЛИРОВАНО». Также там лежит письмо, в котором меня благодарят за оказанные услуги, рекомендуют придерживаться терминов соглашения о неразглашении, иначе вся моя жизнь будет уничтожена, а еще призывают воздержаться от каких бы то ни было контактов с «известным лицом», угрожая иначе взыскать выплаченные средства через суд. Из конверта выпадает чек и медленно опускается на пол.

Мой телефон жужжит. Теперь я уже не спешу его доставать. Я словно оцепенела, и мне так хочется плакать, что глаза чешутся.

Я несколько раз моргаю и читаю сообщение от Кэрри.

Видела «Инстаграм». Очень сочувствую. УУ скотина. Окли тоже.

Изо всех сил стараясь не расплакаться, я открываю «Инстаграм», захожу в аккаунт Ока и почти сразу вижу то, о чем она говорит. Он стоит на сцене «Мэдисон-сквер-гарден» спиной к фотографу, но видно, что на шее у него висит гитара. Арена пуста.

______

«Снова один и снова счастлив. Нью-Йорк, сегодня увидимся», – гласит подпись.

Я сжимаю бумаги в кулаке и ухожу к себе, оставляя чек на пятизначную сумму валяться в прихожей.

36

ОНА

– Как ты считаешь, если я забросаю дом Окли тухлыми яйцами, тебя уволят? – спрашиваю я Пейсли спустя три дня, пролив целое море слез. Мы стоим рядом у раковины и моем посуду после ужина.

– Думаю, да, но только если нас поймают. – Она шаловливо улыбается. – Я в деле.

– Да ладно, брось. Он не стоит такого риска. – Я подаю ей мокрую тарелку. – Честно говоря, по-моему, это самое ужасное время в моей жизни. Сначала безумная фанатка кинула в меня яйцом. Потом мой подставной бойфренд меня бросил и сообщил об этом через свою пиарщицу. И я все еще не знаю, что мне делать со своей жизнью.

– Зато это совсем как в кино, – отмечает Пейсли.

– Но тогда скоро все эти страдания должны с лихвой окупиться, – говорю я. – Когда начнется эта часть? Или сначала все должно стать еще хуже?

Пейсли ставит вытертую насухо тарелку в шкаф, а потом говорит:

– Ты так больше с ним и не разговаривала?

– Нет, конечно, – я бросаю на нее мрачный взгляд. – Ты же сказала, что он меня заблокировал.

Пейсли сомневается, а потом говорит:

– Тай сказал, он страдает.

Я хмурюсь:

– Тай страдает? Почему?

Пейсли вытирает руки полотенцем и передает его мне.

– Да нет. Окли страдает.

– Так ему и надо! – сердито отвечаю я, ударяя полотенцем по столу.

– Если вы оба страдаете, с этим нужно что-то делать.

– Что, например? Умолять его ко мне вернуться? Нет уж, спасибо. – Я бросаю полотенце на стол. – Знаешь, на самом деле это с самого начала была плохая идея. Надо было начинать учиться. Вообще неплохо бы записаться на летние курсы, чтобы подготовиться.

Пейсли слегка наклоняет голову:

– И что ты будешь изучать?

– Не знаю. В процессе разберусь.

Пейсли ничего не говорит, но многозначительно смотрит на меня с таким лицом, будто она самая мудрая и всезнающая.

– Что? – раздраженно бросаю я. – Ты возражаешь?

– Нет, – говорит она непринужденным тоном, но выражение ее лица серьезно. – Вонн, послушай. Это совершенно нормально, что ты не хочешь поступать в университет и не знаешь, чем заниматься в жизни. Не надо становиться учительницей только из-за мамы и папы – они всегда будут в твоем сердце, чем бы ты сама ни занималась. И несмотря на то, что сейчас тебе очень больно, ты все равно приобрела кое-что ценное, и это навсегда останется с тобой.