– Спасибо, – желания трепаться у художника не было. Как и стоять перед подъездом на холодном ветру. После нагретого салона машины тот казался еще неистовее и злее.

– И все же, я не понимаю. Скажем прямо, вы человек довольно известный, при деньгах. Почему не наняли рабочих? Они бы все сделали намного быстрее.

Поразительная привычка некоторых лезть в чужую частную жизнь!

Сандерс задумался, как бы покороче сформулировать свой ответ. На самом деле причин было много, но озвучил он лишь самые явные:

– Во-первых, Виктория ни за чтобы не приняла от меня такого рода помощь. Она весьма категорична в вопросах материальной независимости, даже за кофе в автомате предпочитает платить сама. – Роман не лукавил. Не так давно они вышли после тяжелого дня перекусить, так Вика буквально повисла на его руке, когда он вытащил из кошелька деньги, чтобы заплатить за ее заказ. Сказала, что не возьмет у Сандерса больше ни копейки. – Во-вторых, я привык все делать своими силами. В конце концов, я мужчина, к тому же, мужчина не безрукий. Уж что-что, а поклейка обоев мне по силам.

– В общем, встретились два упрямца, – по-своему расшифровала ответ Сандерса соседка. – Что ж, приятно было еще раз с вами увидеться. Передавайте Вике привет.

Людмила вытащила из одного из своих многочисленных пакетов насыщенно-желтый шарф и принялась многократно обматывать им шею. Роман поспешил отвернуться и шмыгнуть в темное нутро подъезда. Поздно… На третьей ступеньке закружилась голова, на пятой перед глазами все поплыло. Художник едва смог доползти до лифта и нажать на кнопку вызова. Проклятье, и надо же было оставить очки в машине!

Лифт послушно распахнул свои двери, впуская покачивающегося Сандерса и увозя его наверх. Глубоко вдохнуть, сосредоточить на чем-то разбегающиеся мысли. Хотя бы на листовках, которыми была обклеена все стенка слева от Романа.

– «Большой сет роллов всего за 399 рублей», – прочитал художник.

Очередной психологический приемчик. Напиши они «всего за 400 рублей», и цена для потребителя возрастет не на рубль, а на сто. Три сотни и девяносто девять кажутся намного меньше, чем ровно четыре. Роллы Роман не любил, он, вообще, не очень уважал рыбу, разве только сушенную с пивом. Но сейчас с внимательностью студента, готовящегося к экзамену, вчитывался в названия уже не слишком экзотических для современного европейца блюд.

Желтый шарф. Пронзительно, ярко желтый. Светло-коричневое пальто, волосы до плеч, зеленоватые глаза. Сандерс почувствовал, что снова «проваливается», но прежде чем настоящий мир превратился в дымку, уступая место видению, он успел нажать на кнопку экстренной остановки.

Тимофей довольно ухмыляется и идет к путям. Там вдалеке, у шлагбаума, его уже ждет подросток. Теперь он вовсе не кажется похожим на первую любовь Тунгусова – Наталью. Нет, этот сопляк весь в папочку, такое же ничтожество, которое только и может, что красть чужое. Высокий, довольно крепкий для своих восемнадцати лет, но тягаться с сорокалетним мужиком, вооруженным железным прутом у него не получится. Ну, привет, ангелок, сейчас я тебе крылышки-то подрихтую!

Мальчишка оборачивается на звук шагов, и начинает пятиться. О, какие большие глаза! А в них удивление, смешанное со страхом. Самый приятный коктейль, от которого кровь в жилах начинает бежать быстрее, а все тело будто заряжается электричеством. Куда там энергетикам!

– Тимофей Николаевич, что вы здесь делаете?

– Ты спал с моей женой, – не вопрос, простое напоминание о свершившемся.

– Я все могу объяснить… Я не знал…

– Чего ты не знал? Не знал, что нехорошо спать с чужими женами? Или не знал, что я так быстро тебя вычислю, а щенок? – вопрошает Тимофей, поудобнее перехватывает прут.

Он бессильно сел на корточки, пачкая свое дорогое шерстяное пальто о грязный пол лифта. Снова то же лицо, залитое кровью, распахнутые карие глаза. Сандерс не был уверен, мертв ли мальчишка или все-таки жив, и откровенно говоря, не очень-то хотел знать.

Ноги дрожали, по спине стекали струйки пота – нормальная реакция на приступ. Еще чуть-чуть, всего минуту посидеть, и все нормализуется. На этот раз видение, преследующее Романа последние полмесяца, изменилось. Теперь он знал имя мужчины с прутом, еще ярче ощущая его ненависть.

– Тебе не уйти, ангелочек, – прошептал художник, повторяя вслед за неведомым мстителем. – Кто же ты, а парень?

Он никогда не встречал этого подростка, и имя преступника Сандерсу ничего не говорило. Да и не чувствовал он той, только ему известной, вибрации невидимой струны, что протягивалась от тех, кто принимал или не принимал роковое решение. Значит, это последствия воли кого-то третьего. Жены Тимофея? Родных светловолосого паренька?

– Это не мое дело, – в который раз попытался убедить себя Роман. – Я не должен ввязываться в чужие разборки… И все же, как я связан с этими двумя?

Утешало то, что убийство, или попытка оного – факт, который не должен свершиться. При данных условиях, в этот период времени, поправил себя художник. Однако, как он уже неоднократно убеждался, равновесие между той стороной и этой, между двумя вариантами будущего очень тонко. Стоит хоть одному фактору измениться, стоит тому, неведомому третьему поменять свое мнение, и беды не избежать. Природа человека очень переменчива, а уж когда дело касается женщин…

Сандерс неуклюже поднялся на ноги, осмотрел свое отражение в небольшом зеркале, висящем на противоположной от объявлений стене лифта. Под глазами круги с небольшое блюдце, лицо бледное, осунувшееся, но таким он выглядит большую часть года. Только летом, когда от солнца никуда не деться, кожа его приобретает оттенок недопеченных оладий.

«Когда-нибудь твоя работа тебя уморит», – как-то высказался один из приятелей Сандерса.

Знал бы он, что без работы Роман умориться гораздо быстрее. Его картины, те, которые занимали чердак, не давали ему погрузиться в пучины безумия, тогда как другие, что висели сейчас в одном из крупнейших музеев страны, давали силы держаться за остатки нормальности. Не будь их, художник давно бы загремел в дурдом.

Вот и сейчас, выйдя из лифта, он немедленно достал из внутреннего кармана пальто небольшой блокнот с прикрепленным к нему карандашиком и принялся прямо тут же, на площадке четвертого этажа, за набросок. Уж сколько таких блокнотов и записных книжек было Романом использовано! Часть из них он выкинул, но и оставшиеся заняли целую коробку. Позже он сделает более тщательный рисунок, но сейчас хватит и беглого сходства. Овал лица, спутанные светлые пряди и глаза – не расширенные от ужаса, не просящие о помиловании. Отнюдь, с поверхности листа на Сандерса несколькими минутами позже смотрел уверенный в себе молодой человек. Смотрел, прищурившись, словно пытался прочитать мысли рисующего его мужчины.

– Что стоишь? – Роман едва успел отшатнуться и захлопнуть блокнот. На пороге, кутаясь в широкий палантин, возникла Вика. – Внезапное вдохновение напало?