– Вроде того, – попытался улыбнуться он.

– А я смотрю, ты вошел в подъезд, а дальше – тишина. Уж думала, не застрял ли в лифте, хотела звонить спасателям. Оказывается, господин Сандерс творить изволит. Покажешь, что задумал, или это – секрет?

Мгновение Роман сомневался, но потом передумал и протянул Виктории свою зарисовку. Та молча взирала на карандашного паренька несколько секунд, потом спросила:

– И кто это?

– Не знаю… – Попытка не удалась. Значит, Вика тут не причем. – Просто абстрактный подросток.

– Симпатичный, – блокнот вернулся к владельцу. – Так ты заходишь, или мне вынести для тебя стул, будешь дальше творить в этой загадочной полутьме?

– Не стоит. К тому же, полутьма не столько загадочна, сколько вонюча, – театрально поморщился Сандерс, проходя в квартиру. – У вас, похоже, проблемы не только с освещением, но с вывозом мусора. Вот потому я предпочитаю жить в частном доме.

– Это еще ничего, – закатила глаза Вика, помогая художнику разоблачиться. – Я поставлю чайник?

– Да, пожалуй.

Романа все еще била мелкая дрожь, так что он бы не отказался сейчас от чашечки горячего чая. Лучше всего – какого-нибудь кисленького, с ягодами или гибискусом, чтобы смыть неприятный привкус собственной желчи. С возрастом «провалы», даже самые кратковременные давались ему все сложнее и сложнее.

– Весной было намного хуже. Сейчас хоть уборщица работает, а в мае одна ушла в декрет, а вторая просто уволилась. И остались мы нечищеные, немытые, зарастающие своим говном. У нас же народ как думает: есть коммунальные службы, они и обязаны все делать. А самим лень даже за собой бычок поднять, – пока Сандерс разувался, из кухни продолжала жаловаться Вика.

– Я тебе подарок принес, – крикнул он.

– Правда? – немедленно высунулась в коридор темная голова. – Зачем? У меня день рождения только в марте. Да и до Нового года еще далековато…

– А просто так подарки ты не принимаешь? Без привязки к тому или иному празднику? Я решил, что в твоей комнате кое-чего не хватает, – художник протянул Вике кожаную папку, перевязанную немного нелепой розовой ленточкой. – Извини, не умею я правильно упаковывать презенты.

– Что это?

– Открой, узнаешь.

Виктория аккуратно стянула ленту, потом раскрыла папку и с восхищением уставилась на картину. Городская улица в дождливую осеннюю пору, спешащие куда-то люди, высотные здания. Все это что-то ей напоминало. Какое-то место…

– Это же Набережная! Ничего себе, какая красота, я и не сразу сообразила.

– На что и было рассчитано, – раскрыл замысел Роман. – Такой подарок примешь?

– Ты говорил, что не станешь бесплатно для меня рисовать, – напомнила с укоризной женщина. Из кухни донесся свист закипающего чайника. – Значит, теперь твое мнение по поводу бедности изменилось?

– Я тогда… прости. Знаю, это было слишком грубо. И…

– Проехали. Извинения приняты. Очень красиво.

– Тот рисунок, что висел над твоей кроватью, сгорел, так что я решил чем-то его заменить. Конечно, это не Тоскана… в общем, как-то так, – совсем смешался Сандерс.

Гораздо проще было хорохориться перед толпой журналистов, чем выносить этот смешливый взгляд чуть косящих глаз. Вика порой могла быть колючей, как кактус. Но хоть умела быстро прятать свои иголки.

– Здесь еще какая-то надпись, – продолжила рассматривать она подношение. – «Путника приют. Чье-то окно в темноте светит упрямо». Эм… Это типа хокку?

– Нелепая попытка подражательства, если быть точнее.

– Ты сам написал? Круто. Надо отметить, почерк у тебя красивый.

– На самом деле, я пишу, как курица лапой. Пришлось постараться, чтобы вышло хоть сколько-нибудь прилично. Я больше с надписью мучился, чем с самой картиной. Надеюсь, мои старания не пропали втуне?

– Нет, точно нет, – наконец, растянула губы Виктория. – Спасибо, мне очень нравится. И картина, и хокку. Все идеально. Сейчас же повешу ее у себя, не возражаешь?

– Теперь это твоя картина, распоряжайся ей, как угодно, – пожал плечами Сандерс.

Над чашками курился парок. За окном тучи нехотя расходились по сторонам, открывая синее исподнее неба, но выглянувшее солнце не могло рассеять вечные ноябрьские сумерки. Где-то, возможно этажом или двумя ниже, громко выла собака, со двора доносился гул выезжающего автомобиля. Привычные любому горожанину звуки смешивались в единый шум, от которого у Романа обычно очень быстро появлялось чувство постоянного зуда в ушах. Но сегодня он был слишком задумчив, чтобы обращать на такие мелочи внимания.

Вика так и не повесила его картину, взяла с собой, не прекращая рассматривать. Удалось ли ему передать то, что он хотел? Смог ли выразить свое восхищение этим на первый взгляд неуютным уголком планеты под названием Набережная улица? А главное, правильно ли расставил своих тайных агентов? Прежде Роману ни разу не приходилось рисовать подобные картины. Он следовал строгим инструкциям, записанным давным-давно немецким профессором медицины, но не переставал сомневаться: все ли так? А задавать напрямую вопрос опасался, поэтому только глотал обжигающий каркаде без сахара да косился на Викторию.

– Знаешь, – вдруг сказала она, – тебе удалось.

– Что? – дернулся Сандерс.

– Такой грустный пейзаж… такой, слякотный, что ли? Но вот смотрю я на него, и почему-то на душе становиться также тепло, как тогда, когда у меня был тот яркий средиземноморский домик. Какая-то умиротворенность приходит.

– Так и было задумано, – про себя облегченно выдохнул мужчина.

– Почему ты не рисуешь нормальные картины? – отложив подарок подальше от жирного пирожного с кремом и прочих не слишком сочетающихся с высоким искусством предметов, снова спросила Виктория. – Например, вот такие? По мне, это не хуже всяких головастых котов и героиновых ежиков.

– Вот мы и пришли, – грустно хмыкнул Роман.

– Куда?

– Открою тебе небольшую тайну. Все художники худо-бедно умеют рисовать так называемые «нормальные картины». Более того, большинство из них способно набросать рыбу или скрипку такими, какие те есть на самом деле. Но почему-то существует огромное количество различных художественных направлений: футуризм, пунтуализм, экспрессионизм, импрессионизм, примитивизм, супрематизм… до фига, короче. Кто-то рисует явными мазками, кто-то раскладывает пространство на отдельные фрагменты, а потом располагает их на одной плоскости, как Пикассо. Или тот же ван Эйк, который в мельчайших подробностях выписывал каждую деталь одеяния или украшения святых, но вот самих героев изображал весьма поверхностно. Когда ты произносишь «нормальная картина», это все равно, что сказать… не знаю… «Нормальный цвет волос». Или «нормальный сорт сыра». Это абсолютная нелепость. И, отвечая на твой вопрос, я не рисую подобные картины из-за того, что не вижу в них потребности, раз. И два: таких пейзажей на рынке полно.