– Понял, понял, – затряс головой, как автомобильная фигурка, раскрасневшийся Ромка. – Я обязательно стану художником. Настоящим художником, и заработаю много-много денег!

– Угу, только пока от тебя одни убытки, – посетовала сестра.

Новые кисточки пока покупать не стали. Тщательно собрали и отмыли имеющиеся дома. Некоторые пришли в негодность, но из всего оставшегося удалось отобрать несколько подходящих. Так Ромка и отправился: со старыми кисточками, вынутыми из альбома листами бумаги, и только краски у него были совершенно новенькие. Мальчик даже побоялся доставать аккуратные брусочки из коробки и пробовать, какими цветами те пишут. Правда, мать пообещала, что если он будет упорно заниматься в течение хотя бы пары месяцев, то она не будет скупиться на расходные материалы.

Где и как отец нашел Ромке преподавателя, оставалось загадкой. Но по рассказам стало понятно, что Лев Николаевич весьма строг, и кого попало к себе в ученики не берет. Теперь у мальчика был один единственный шанс доказать, что он-то как раз ни кто попало. Он еще не видел учителя, только слышал его густой, чуть хрипловатый баритон в трубке, когда мать договаривалась о сегодняшней встрече. Но Ромке художник представлялся солидным дядькой с пышными усами, бородой и копной седых волос.

Мать позвонила, и от этого простого жеста, от вида вдавливаемой в гнездо черной кнопки по позвоночнику сына прошла волна холодка. Он старался стоять смирно, глядеть прямо, но зубы его едва не выбивали чечетку от волнения. Уж очень хотелось Ромке показать себя, доказать матери, что та приняла правильное решение, что он – не какой-то пустобрех, а человек дела. И при этом ребенок очень боялся, что первого места на каком-то жалком конкурсе не достаточно, чтобы тебя взял в ученики всамделишный художник.

– Здравствуйте, – дверь распахнулась после второй трели.

– Добрый день, Лев Николаевич, – поздоровалась мать с открывшим.

Что ж… представления Ромки были не слишком далеки от истины. Усы у преподавателя имелись, как и измазанный в краске рабочий жилет с многочисленными кармашками. Но вот голова его была полностью гладкой, а на носу красовались круглые очки в толстой оправе, отчего художник чем-то смахивал не то на Григория Остера, не то на Александра Розенбаума. В общем, на какого-то довольно известного дядьку, но никак не на «заслуженного художника РФ, члена Союза художников» и прочих столь же крутых объединений. Близоруко прищурившись, мужчина наконец обратил внимание на нервно покусывающего губы Ромку.

– Значит это тот молодой человек, который так стремится стать живописцем?

– Здравствуйте, – вспомнил о приличиях мальчик.

– Хорошо. Проходите пока в комнату, посмотрим для начала, на что вы способны. Лидия Ивановна, я так понимаю…

– Лидия Михайловна, – мягко подправила неточность мать.

– Прошу прощения. Я хотел сказать, вы можете пока заняться своими делами. Не беспокойтесь, через час или около того ваш сын будет свободен.

– А остаться нельзя? – включила женщина режим заботливой наседки.

– Боюсь, ваше присутствие будет отвлекать Романа.

– Да мам, – подтвердил тот. – Иди лучше, погуляй.

– Но как же так… а вдруг я пропущу что-нибудь важное? Знаете, у этого подростка в одно ухо влетает, в другое вылетает! – тут же «сдала» сына со всеми потрохами мать.

– Ничего-ничего, – мягко, но неуклонно выталкивая ее из квартиры, промолвил художник. – После мы с вами поговорим отдельно, я все повторю, договорились?

– Ладно уж, – согласилась женщина, бросая строгий взгляд в сторону застывшего Ромки. Он мог означать почти все, что угодно от «не подведи честь семьи» до «и зачем я только в это ввязалась»?

Теперь настала очередь мальчику единолично отдуваться за свою глупость. Лев Николаевич провел его в гостиную, усадил на диван и принялся рассматривать работы кандидата в ученики. Рисунки для портфолио отбирали всей семьей. И хотя мнение по многим у Ромы расходилось с мнением большинства, но спорить он не стал, решив поступить по-своему. А именно, в последний момент выкинуть парочку самых неподходящих рисунков и всунуть на их место те, которые нравились ему самому. Среди последних оказалось изображение пустыни с идущим по ней караваном верблюдов.

– Любишь желтый цвет? – пролистав несколько файлов с работами, неожиданно спросил Лев Николаевич.

– Да, – поразился его проницательности Ромка. – Это мой любимый цвет. Как вы узнали?

– Его слишком много, – улыбнулся сквозь усы художник. – Он просто сочиться из твоих картин, словно патока. Это не плохо и не хорошо. Великий Пикассо, например, имел на своем творческом пути несколько периодов: голубой, розовый. То есть на его полотнах преобладали именно эти оттенки. Таким образом, он пытался показать внутреннее состояние героев своих работ. Но увлечение одним цветом не всегда идет на пользу. Ты понимаешь, о чем я?

– Не очень… – признался мальчик.

– Хорошо, вот смотри, – Лев Николаевич поднялся, отошел к столу, затем вернулся с несколькими листами бумаги и круглой карандашницей. Самой простой, такие были едва ли не у каждого второго ученика в Ромкиной школе. – Я сейчас нарисую два примерно одинаковых натюрморта. Знаешь, что такое натюрморт?

– Да. Это когда на картине разные фрукты или там… дичь. В общем, какие-то предметы.

– Грубо говоря, да, – не стал углубляться мужчина.

Он выхватил один из тонко заточенных простых карандашей, раз-раз, и на первом листе бумаги появились очертания груши, яблока и какого-то кувшина. Ромка, как заколдованный следил за рукой Льва Николаевича, подмечал, как тот держит карандаш, как двигает запястьем. Несколько минут, – и то же самое обозначилось на втором листе. Теперь учитель взялся за цвета, быстрыми и нежными касаниями грифеля заполняя очерченные области. Не прошло и четверти часа, как перед Ромкой лежали два почти одинаковых рисунка.

– Ну, какой тебе нравиться больше? – указав поочередно на оба натюрморта, спросил художник.

– Вот этот, – почти не задумываясь, ткнул мальчик в левый.

– А почему?

– Он… не знаю… красивее как-то. То есть, я хотел сказать, они оба очень красивые, но этот повеселее. Приятнее.

– Мне тоже больше нравится левый, – согласился Лев Николаевич. – А все потому, что в нем есть предметы не только одного цвета. Зеленое яблоко, оливковый узор на скатерти, фиолетовый отблеск на поверхности вазы, все вместе немного разбавляет общую гамму. Хотя основное настроение, как и на правом рисунке, задает оранжевый.

– Вот как, – только и смог вымолвить Ромка. Если его отсюда и выпрут без права возвращение, то хоть один урок он уже получил. И то хлеб.