– Тебе многому предстоит научиться, прежде чем ты станешь настоящим художником, – собирая карандаши и складывая листы в стопку, продолжил Лев Николаевич. – Придется не только много рисовать. Это-то как раз не самое главное.

– То есть? – не удержался от восклицания мальчик.

– Даже, чтобы стать хорошим дворником, надо много знать, а не только иметь силы несколько часов подряд махать метлой. А уж в нашей с тобой профессии без изучения множества дисциплин не обойдешься. Если ты хочешь стать живописцем, а не просто человеком, который умеет изобразить лошадь так, чтобы она была похожа на саму себя, а не на корову с гривой. Я вижу, что задатки у тебя есть. Конечно, твоей руке пока не хватает твердости, ты еще не совсем правильно строишь перспективу и не понимаешь законов композиции. Но твои работы весьма неплохи, в них есть что-то.

– Что-то? – переспросил Ромка, поражаясь, сколько всего узнал о нем Лев Николаевич, лишь бегло взглянув на его рисунки.

– Хорошо. Раз ты пришел ко мне на собеседование, и я обязан посмотреть, достоин ли ты у меня заниматься, устроим небольшое испытание. Вот тебе бумага, вот карандаши. Нарисуй все, что хочешь. Прямо сейчас, при мне.

– Все, что захочу?

– Да, все, что угодно, – подтвердил учитель.

Ромка придвинул к себе карандашницу, потом лист и задумался. Чего-то не хватало. Чего-то очень важного:

– А можно мне ластик?

– Нет, – Лев Николаевич покачал головой. – Никаких стирательных резинок. Что нарисуешь, то и будет, без исправлений. А пока ты думаешь, я пойду, поставлю для нас чайник. Думаю, твоя мама не откажется от чая, согласен?

– Пожалуй, – сглотнул Ромка.

Он не представлял, что рисовать. Обычно в голове мальчика роились сотни различных идей. Роботы, пираты, леса Амазонки, – все, о чем только мог подумать Ромка, тут же воплощалось в пару картинок. А теперь… в голове было совершенно пусто. Как будто он стоял у доски перед всем классом, а не сидел на удобном диване перед столом в одиночестве. Художник громыхал на кухне посудой, но звук доходил до ребенка как через толстый слой поролона.

Чтобы такое придумать? Может, попробовать нарисовать то, что он видит? Но ни стенка со стеллажами, ни телевизор на низкой тумбе, ни лежащие в разброс тюбики с краской на столе не вызывали в Ромке творческого порыва. А если изобразить самого художника? Но это больше смахивало на подхалимаж. Нет, надо придумать нечто такое, от чего Лев Николаевич придет в восторг. Ага, только что же это такое?

– Думай, болван, – в сердцах шлепнул себя по голове Ромка. Мыслительному процессу это нисколько не помогло. Только макушка заболела.

Время убегало, подобно быстрому бумажному кораблику по бурному весеннему ручью. А он все гнался за ним, но не мог догнать. Его ноги вязли в раскисшей грязи, а сознание – в густом молочном тумане отупения. Но нельзя же просто отдать пустой лист? Нельзя же просто…

Пустой лист. Белый, как снежное поле. Ромка несмело начертил одну линию, и еще две. Получился птичий след. Если добавить вот тут и тут тень, то след станет объемнее. За первым отпечатком лапы потянулись другие, и вот их уже целая вереница легла на поверхность бумаги. Он так увлекся, что едва не переборщил.

Теперь главное. Нужно нарисовать того, кто их оставил. Но тут-то и заключалась главная загвоздка. Птиц Ромка не очень-то умел изображать, да и места, чтобы разместить подходящего размера ворону не осталось. Осталось прибегнуть к хитрости.

Крупный клюв, голова с круглым глазом. Из-за обреза листа выглядывала птичья голова, а чуть выше кружили несколько мелких перышек. Крылатая орала дурным голосом, явно напуганная чьим-то внезапным вторжением на свою территорию. Ромка взял карандаши и осторожно раскрасил птицу, затем добавил, как наказал Лев Николаевич, несколько цветных деталей. Брошенная на снегу кисть рябины, торчащий из-под воображаемого снега серый камень. Вышло довольно неплохо, хоть будь у автора ластик, кое-что можно было подправить.

Когда Ромка поднял голову от рисунка, перед ним обнаружился стоящий художник. Кажется, он уже некоторое время наблюдал за юным талантом, а тот даже не заметил – так увлекся.

– И как назовешь свою работу? – протирая линзы очков специальной тряпочкой, заинтересовался Лев Николаевич.

– Кошкина охота, – решил соригинальничать Ромка.

– Вот как? Но я не вижу тут никакой кошки.

– А она это… за пределами картины. Вспугнула вот ворону, которая мирно прогуливалась, но так и не поймала.

Впервые Рома слышал такой смех. Лев Николаевич буквально согнулся пополам, вытирая слезы от этого раскатистого, громоподобного смеха. Сидящий на диване мальчик несмело улыбнулся, а потом тоже присоединился к веселью.

– Я знал, – сквозь фырканье и громкие «уф-фф!» произнес художник. – Знал, что мне попадется выдающийся экземпляр. Но не представлял, насколько!

Школьник хотел было допросить его, что значит «экземпляр», и чего это учитель такого знал, но не стал. Ему пока не дали ответ, достоин ли он стать живописцем или нет.

Рис сварился, и я откинула его на сито, чтобы промыть. Все равно скомкался, зараза. Чтобы не делала, по какой бы методе не готовила, ничего путного у меня не получалось. Я промывала рис, замачивала его почти на час, старалась не ковырять ложкой во время варки, брала разные объемы воды и кастрюльки – крупа упрямо слипалась, раз за разом все больше доводя меня до отчаяния. Подцепила ложечкой несколько рисинок, сунула в рот. Хоть на вкус не так плохо, не пересоленый, не жесткий.

Мужу было плевать на мои мучения. Он любой гарнир заливал кетчупом или каким-нибудь покупным соусом, превращая тот в кашу. Я подобной мании Доброслава не понимала, но и слова поперек никогда не говорила. Пусть как хочет, так и ест. Главное, чтобы ел и хвалил. Второй муж моей матери, например, все заедает хлебом, а мой отец, если что-то жарит, так практически до горелого состояния. Уж больно нравится ему хрустящая корочка на курице или котлетах.

Из духовки повеяло печеной рыбой. Скоро вынимать. А пока я запустила соковыжималку. Машина была – зверь. Могла хоть из камня воду добыть, а уж из хрустящей ярко-оранжевой моркови и подавно. По рекомендации Алисы Григорьевны, я включила в рацион Славы свежевыжатые соки (но только не натощак), увеличила количество яиц и творога в неделю, и сама в стороне не осталась. На стакан сока понадобилось всего полморковки, носиком от которой я тут же полакомилась, не заметив за громким хрумканьем приближение мужа. И только когда его руки обхватили мою талию, обернулась:

– Скоро будет готово, подождешь?

– Я не хочу есть, – укладывая свою нечесаную голову мне на плечо, ответил Слава. – Пойдем лучше в спальню.